– Дело не в том, поверили вы ей или нет, а в том, что она знала, кого винить в своих бедах. Насколько я знаю, она провела в следственном изоляторе полгода…

– Да, полгода. И еще три года ей присудили. Но условно. У нас было свидание, она сказала, что не крала брошь… – Никольский страдальчески сощурился, и, чтобы Артем не видел этого, ладошкой прикрыл глаза. – Я ей не поверил, а она сказала, что ей не надо верить. Сказала, что готова понести наказание. Наказание за то, что связалась со мной, за то, что поверила в сказку…

– Это преступление?

– Я так не говорил. Она так сказала. Я, говорит, готова понести наказание, но десять лет – это много… Я настоял на переоценке украденных ценностей, брошь оценили в четыреста минимальных размеров оплаты труда, а это всего до трех лет. Кира эти три года и получила. Условно. Три года условно и штраф… Штраф я за нее выплатил, хотя она и не просила.

– А о чем она просила?

– Ни о чем. Я приезжал к ней домой, хотел поговорить, так она мне нос разбила. Удар у нее очень сильный. Вроде бы хрупкая на вид, а сильная… Она с детства биатлоном занималась, сами понимаете, какая там сила нужна…

– Чем занималась?

– Биатлоном.

– Тпрр! – Артем вслух притормозил кобылу, которая тянула воз расследования.

Снайперский выстрел, тридцать восьмой размер обуви… А биатлон – это и есть снайперская стрельба из винтовки. Еще у Киры маленькая ножка… И стоило огород вокруг Маргариты городить, надо было сразу про Киру спросить, узнать, каким спортом она занималась…

Два времени – две девушки. На фотографии с Никольским Родичева улыбалась; веселый у нее взгляд тогда был, беззаботный, и сама она светилась – как изнутри, так и снаружи. Яркая у нее красота была, милая при этом и нежная. Но это было до тюрьмы, в прошлом. А в настоящем Родичева была совсем другой. Красота осталась, но уже не такая яркая, и нежность куда-то делась – видно, в тюрьме осталась. Зато озлобленность в глазах, циничная усмешка.

– Честное слово, мне жаль, что Марго убили… Я сама собиралась эту тварь пристрелить!

Она смотрела в глаза Козыреву без вызова, но прямо, смело. И в своих чувствах к покойной признаться не боялась.

– Так, может, ты это и сделала?

– Да, пистолет у меня под подушкой, можете забрать…

К ней домой Артем пришел с постановлением на обыск. И старшего лейтенанта Карпова в помощь прихватил. Виталик не сводил глаз с Родичевой, поэтому пришлось увести ее на кухню, чтобы не смущать. Впрочем, она и не думала смущаться. Не кисейная она барышня, чтобы краснеть под мужскими взглядами. Далеко не кисейная…

Лицо у нее широковатое, коротковатое, нос длинноват, надбровья низкие, но при всех этих кажущихся недостатках она все равно выглядела красивой и чертовски сексуальной. В густых светло-русых волосах, казалось, таилась магия женского очарования, а в чертах лица – чувственная энергетика зрелой красоты. Фигурка у Киры отменная – сама невысокая, а ноги длинные. И грудь высокая, и задние выпуклости волнуют мужское воображение. Обычные джинсы на ней, домашний свитерок, но в этом незатейливом наряде она выглядела очень соблазнительно. Артему приходилось делать над собой усилие, чтобы не засматриваться на нее.

– Почему пистолет?

– Ну, вы же сами сказали, что в нее стреляли…

Родичева смахнула с подоконника пачку «Парламента», тонкими красивыми пальцами выудила из нее сигарету. Артем не удержался, вытащил из кармана зажигалку, высек огонек.

– Спасибо.

– Так почему все-таки пистолет?

– Ну, не знаю… Что первое на ум пришло, то и сказала…

– Маргариту Никольскую застрелили из снайперской винтовки.

– Значит, меня по всем статьям опередили…

– По каким статьям?

– Ну, я тоже хотела ее из винтовки… Даже место подыскала…

– Место подыскала?

Артему казалось, что он держал козырь в рукаве, но сейчас вдруг он его лишится.

– Да там дом неподалеку строится, отличное место для стрельбы. Я ездила посмотреть…

– Когда?

– Ну, точно не помню, с месяц назад… Поднялась на крышу, навела бинокль на никольский дом, а там и эта сука появилась. Я в нее и выстрелила. Типа, пиф-паф… Значит, моя воздушная пуля все-таки долетела? – в едкой усмешке скривила губы Кира.

– Значит, ты не отрицаешь, что четырнадцатого ноября две тысячи одиннадцатого года была на чердаке строящегося дома в садовом товариществе «Геодезист»?

– Четырнадцатого ноября? Да, наверное… Где-то в этих числах и была…

– И тебя это не смущает? – Артем с удивлением смотрел на девушку.

Она вела себя так, будто речь шла не об убийстве, а о какой-то невинной шалости, будто в Маргариту Никольскую снежком попали, а не пулей…

– А почему меня это должно смущать? Я же ничего не делала. А то, что была у меня мысль ее убить, так это не преступление…

– Это преступный умысел.

– Но ведь он не вылился в убийство.

– Как не вылился? Маргарита Никольская убита. И стреляли в нее как раз с чердака того дома, возле которого тебя видели четырнадцатого ноября…

Следствие не стояло на месте, оперативники нашли человека, который видел девушку, тайком покидающую недостроенный дом. Карпов показал ему фотографию Родичевой, и свидетель ее опознал, поэтому постановление на обыск Артем получил без всяких проволочек. Он ждал, что Кира будет все отрицать. Ждал, чтобы затем прихлопнуть козырем: «А что вы делали четырнадцатого ноября в дачном поселке «Геодезист»?» Но Родичева сама во всем созналась, и не вышло у него выложить свой козырь с оглушительным эффектом. Но тем не менее повод привлечь Киру к ответственности остался.

– Ну, была я там, и что? Неужели трудно понять, что мною двигало? – Кира смотрела на него как на неразумного. – Мне дали три года, а за что? Ни за что! А кто был в этом виноват? Никольская! Да, я хотела ее убить. Поэтому и пришла к ее дому. Место выбрала, дождалась, когда она на балкон выйдет, мысленно выстрелила и успокоилась… Перехотела убивать. Понимаете, пе-ре-хотела!

– Да, но ее же убили!

– Это не я.

– А кто?

– Без понятия… Вы зря стараетесь, у вас нет доказательств.

– Почему ты так в этом уверена?

– Потому что я не стреляла в Никольскую. Поэтому не могла оставить никаких улик.

– Да, но улики остались.

– Какие?

– Снайпер оставил отпечатки своих ног. Тридцать восьмой размер.

– Не угадали. У меня тридцать шестой.

– Да, но вы могли надеть ботинки тридцать восьмого размера. Я, например, со своим сорок третьим размером такие ботинки надеть не смогу, а вы сможете.