– Сумма изрядная. Откуда?

Шурик вновь безмолвно пожал плечами.

– Смотреть мне в глаза! – вдруг неожиданно крикнул Плацекин. – Смотреть в глаза!!! Отвечай, откуда деньги?!

– Не знаю даже, – совершенно спокойно отозвался джинсовый.

– Нет, братец, так дело не пойдет. Документов у тебя нет, происхождение денег объяснить не можешь, кто ты, откуда – тоже не говоришь. К тому же тебя обвиняют… вернее, не то что бы обвиняют, но как бы утверждают, что ты… – Тут майор встретился с неподвижным взглядом джинсового Шурика, и мгновенная боль пронзила левую сторону груди. Он тяжело вздохнул, поднялся, открыл стоявший поодаль, на тумбочке, маленький холодильник, достал бутылку «Бон аквы», напился прямо из горлышка, проливая воду на форменную рубашку, потом вновь уселся в кресло, придвинул поближе вентилятор и только после этого продолжал допрос:

– …Вы будто бы оживили некоего Картошкина.

– Было такое дело, – охотно согласился джинсовый.

– Вы это серьезно?

– Вполне, – произнес Шурик с той равнодушной интонацией, словно ему приходилось оживлять умерших чуть ли не каждый день.

– Послушай, ты!.. – в грудину вновь кто-то вцепился костлявыми пальцами. – Чего вы мне голову морочите?! Вы кто, врач?

– Немного.

– Что значит немного. Врачом нельзя быть немного… или много! Врач, он и есть врач. Вот моя супруга, например…

– Ну, до ее размеров я пока еще не дорос, – иронически произнес Шурик, но Плацекин, в данный момент озабоченный собственным самочувствием, юмора не уловил.

– Сердечко пошаливает? – участливо спросил джинсовый.

– А?.. Типа того… Давит. Душно сегодня с утра, прямо дышать нечем. А, собственно, откуда вы знаете?!

– Тромб, – сообщил Шурик словно о чем-то само собой разумеющемся.

– В смысле?.. Что значит тромб?.. Ах, тромб!..

– Последствия сидячего образа жизни, пристрастия к жирной пище, пиву и водке.

– Да вам-то откуда это известно?!

– И очень скоро возникнут серьезные осложнения, а там и инфаркт не за горами, – продолжал вещать странный задержанный, – который, скорее всего, приведет вас к преждевременной смерти.

Майор посерел. Он почему-то поверил.

– Что же делать? – в отчаянии произнес он. Рука невольно потянулась к телефонной трубке.

– И жене зря собираетесь звонить, – сказал Шурик. – Ничем она вам не поможет, потому как некомпетентна. Училась в институте плохо. Еле-еле, на троечки. Вместо того чтобы штудировать гистологию, по кабакам шаталась, по танцулькам, развратничала…

Плацекин, соглашаясь, быстро-быстро закивал. Потом он, словно опомнившись, пристально всмотрелся в лицо джинсового Шурика.

По лицу того блуждала неясная улыбка, но не ехидная или насмешливая, а скорее сочувственная, однако майор уже пришел в себя и собрался с мыслями. Тут ему все стало ясно. Странный задержанный просто морочит ему голову. Он явно не глуп. Видно по лицу понял: заболело сердце. Вот и решил воспользоваться, чтобы втереться в доверие. А про Людку рассказал… Так и тут ничего секретного нет. Ясно, что в троечницах ходила. В противном случае не распределили бы в эту дыру. Однако тревога, зароненная в душу, полностью ее не покинула. Он вновь взглянул на задержанного.

– Вы не могли бы немного подождать в коридоре?

– Никаких проблем.

– А не сбежите?

– Куда же мне бежать? И зачем?

– Ну, мало ли… Все же я приставлю к вам сотрудника.

Шурик равнодушно кивнул, и через минуту его вывели из кабинета, а Плацекин поднял трубку и набрал номер жены.

– Ну, чего? – спросила та.

– Сердце что-то давит, – сообщил майор.

– Водки жрешь много. Давай по делу. Дома жаловаться будешь.

«Вот ведь сука», – злобно подумал Плацекин.

– Ну, привезли его, – отозвался он.

– Кто он такой?

– Документов при себе не имеет. Откуда явился, тоже не говорит.

– Так я и думала.

– Он мне сказал, что у меня тромб и скоро инфаркт хватит.

– Ты, Миша, вообще дурак. Нашел, кому верить.

– Но откуда он узнал, что сердце болит?

В трубке презрительно хмыкнули.

– И про тебя он все знает, – решил отквитаться майор. – Говорит: некомпетентна; в институте училась плохо, потому как блядовала.

– Так и сказал?!

– Ага.

– Ладно! Тут я у себя одну бумажонку нашла. Вроде как ориентировку. Два месяца назад из дурдома в Соцгороде сбежал больной. Я думаю: это он и есть.

– А приметы имеются?

– Да. Значит, так. Среднего роста. Он вроде среднего… Глаза карие. Карие и есть. Острижен наголо…

– А у этого длинные космы, – ввернул майор.

– Ну и что! За два месяца успели отрасти. Одет…

– Во что?

– В больничный халат.

– А на этом джинсовый костюм. И деньги у него при себе…

– Сколько?

– Тысчонок пять.

– Может, он – уголовный?

– Вряд ли. Не похож.

– Короче говоря, закрой его, а завтра утром отвезем в Соцгород, в психушку. Их ли он больной, или нет, там разберутся.

Плацекин положил трубку, хмыкнул, вызвал милиционера, охранявшего Шурика, и приказал препроводить того в камеру.

– Бунтоваться нонче вздумали.

– Как это?

– Да очень просто. Того парня, который Тольку Картошкина оживил, милиционеры прихватили. Ну и заперли, а Толька и его ребята давай народ мутить. Мол, нужно оживителя освобождать, и тако проче. Ну и подняли людишек. Двинулись те на милицию, давай орать, камни кидать… Начальник-то ихий, милицейский, напугался, ну и на попятную пошел… И что интересно: дочка милицейского начальника шумела больше всех.

Из разговора двух старушек на базаре

Обыватели Верхнеоральска никогда не отличались особой политической активностью. Революцию в семнадцатом встретили, словно так и должно быть. Гражданская война, бушевавшая тут же, на городских улицах, была делом пришлых людей. Шуму и гаму много, а пользы для горожанина средней руки никакого. Наоборот, вред один. Продуктов не стало, магазины позакрывались… Словом, не бытие, а страдание. Стоило ли ради такой жизни митинговать? При советской власти митинги и демонстрации проходили два раза в год: 1 мая и Седьмого ноября. И, опять же, обывателя на демонстрацию не затащишь. Жидкая колонна состояла в основном из школьников, учащихся ПТУ да тружеников села, присланных в город по разнарядке. Рухнула советская власть, но и это обстоятельство не заставило массы зашевелиться. Правда, отдельные энтузиасты вспомнили о своих предках – казаках. Организовали в Верхнеоральске отдел N-ского казачьего войска, пошили форму, нацепили погоны, шашки и самопальные ордена, заткнули за голенища сапог кожаные плеточки, да и дело с концом. Все эти самозваные хорунжие, сотники и есаулы так и остались для окружающих Петьками да Ваньками, бездельниками и пьяницами. «Ряженые», насмешливо говорили о них. Новые казачки стали бороться с таким к себе отношением и даже попытались навести порядок в собственных рядах, для острастки выпоров одного урядника, отличавшегося особым пристрастием к горячительным напиткам. Однако телесные наказания должного развития не получили, поскольку инициатор порки войсковой старшина Тимохин за самоуправство схлопотал два года условно.