Плацекин сидел в своем кабинете, курил сигареты одну за другой и думал, думал… Для начала он хотел поговорить с Дашей, но домашний телефон молчал. Он набрал номер ее «мобильника». И тут тишина. Майор знал: дочь всегда носит «мобильник» при себе, значит, на дисплее высветился его номер, и Даша просто не желает с ним говорить. Так! Ладно!

Он вызвал дежурного.

– Куда они понесли этого?..

– К Картошкину на хату… э-э… в дом.

– Скажи адрес.

Перед жилищем Картошкина крутились человек пятнадцать-двадцать и вроде о чем-то спорили. Увидев милиционера, они нехотя расступились, однако глухо заворчали. Плацекин прорезал толпу, как нож масло, отворил калитку, подошел к входной двери и требовательно постучал. Ему тотчас открыли. На пороге стояла сухощавая тетка, скорее даже старуха с хмурым лицом. Майор вежливо поздоровался и поинтересовался: тут ли проживает Анатолий Картошкин? Его пригласили войти.

Как Плацекин и ожидал, в доме царила едва прикрытая нищета. В довольно просторной комнате, на два окна, на одной из стен висел коврик с ярчайшими розами, при виде которых немедленно начинали ныть зубы, стоял круглый стол на точеной ножке, перед ним четыре стула столь корявого фасона, какой нынче не сыщешь и в присутственных местах. Еще в комнате имелись древний диван с высокой, резной спинкой с полочкой и валиками по бокам, и черно-белый телевизор на металлической подставке, а под потолком висел розовый абажур. На подоконниках пышно цвела герань.

В комнате находились хорошо знакомые Михаилу Кузьмичу личности. При виде майора они не выразили никаких чувств, даже не пошевелились. Плацекин без разрешения уселся на единственный незанятый стул. На столе стояли тарелки с остатками нехитрого обеда: жареной картошкой и солеными огурцами, но стаканов и бутылок, к удивлению майора, не наблюдалось. Может, уже распили да убрали? На лицах присутствующих было написано полнейшее равнодушие.

– Ну что, допрыгались?! – произнес Плацекин с неопределенной угрозой.

Все молчали.

Тут Плацекин увидел на груди дочери висящий телефон и сказал уже совсем иным тоном:

– А я тебе звонил, звонил…

– Это мой папа, – сообщила Даша. – Он неплохой человек, только безвольный… – словно оправдываясь, продолжила она.

– Да знаем мы, – сказал сидевший напротив Толик.

От рекомендации дочери Плацекин опешил.

– Больной, – не глядя на майора, заметил джинсовый. Он расположился на диване и смотрел телевизор, по которому шли новости.

– Кто больной?! – взвился Плацекин.

– Я же вам уже говорил… По сути, предынфарктное состояние. Тромб вот-вот перекроет артерию, и тогда… – Джинсовый Шурик не сообщил, что произойдет «тогда», но все и так было понятно. Присутствующие сочувственно закивали.

– И ничего сделать нельзя? – поинтересовался Картошкин.

– Почему же нельзя. Все в наших руках.

Даша вдруг беззвучно заплакала. Крупные слезы текли по щекам и падали на старенькую скатерть.

– Не надо, Дашуня. – Плацекину вдруг вспомнилось: Даше семь лет. Они гуляют по загородному шоссе, и вдруг девочка видит на асфальте раздавленного котенка. Такие же тихие слезы полились тогда из детских глаз. – Не надо, – ласково повторил майор. – Он шутит.

– Ничего подобного. Какие тут шутки, – отозвался Шурик. – Еще месяца два-три… – Плацекину показалось: джинсовый назвал срок с особым смаком.

– Так сделай же что-нибудь! – закричала девушка.

– Да сколько угодно.

– Хватит издеваться! – заорал майор.

– Зря вы так. – Джинсовый снисходительно улыбался. – Я правда могу помочь.

– Папочка, слушайся его!

Плацекину стало невыносимо тошно. Было совершенно очевидно: над ним и над его ненаглядным ребенком издевались самым паскудным образом. Он сжал кулаки, вскочил, отшвырнув стул, и хотел броситься на джинсового, но вопль дочери остановил его.

– Эй, полегче, – пробурчал Картошкин. – Чего ты тут выпендриваешься? Пришел по-хорошему, так и веди себя…

– Пойдем, Дашунька, отсюда, – только и смог произнести Плацекин.

Ярость куда-то провалилась, уступив место мгновенно разлившейся по телу ледяной истоме. Он побледнел, лоб покрыли крупные капли пота, сердце затрепетало, словно подстреленный заяц.

– Уложите его на диван, – скомандовал Шурик. – Снимите пиджак, расстегните рубашку…

Плацекин закрыл глаза и почти впал в забытье, но сквозь беспамятство почувствовал, как груди его осторожно коснулись прохладные пальцы и начали как будто чертить некие знаки, потом на грудь легли ладони и принялись тихонько массировать тело. Неожиданно тяжесть и боль стали слабеть, а скоро и вообще исчезли. Дышать стало легко. Ледяная истома уступила место общей слабости, но вскоре и та отступила. Плацекин еще не верил. Ему казалось: боль ушла лишь на время, и стоит сделать движение, она вновь вернется, сожмет клещами грудь. Поэтому майор старался пока не двигаться. Наверное, нужно вызвать «Скорую», размышлял он, или позвонить супруге, чтобы та явилась и оказала первую помощь.

– Даша, – еле слышно произнес он. – Позвони маме, пускай приедет… Скажи: у папы сердечный приступ.

– Не нужно никому звонить, – сказал Шурик. – Вы уже здоровы. Можете подниматься…

Плацекин скосил глаза на джинсового, ожидая увидеть насмешку у него на лице. Но Шурик, похоже, вовсе не думал шутить. Он подал Плацекину руку, приглашая встать. Тот опасливо шевельнулся. Боли не чувствовалось. Тогда он сел на диван, прислушиваясь к работе организма. Как будто все в норме. Майор медленно поднялся и расправил плечи. И тут он почувствовал такую легкость, точно помолодел, как минимум, лет на двадцать. Не поверив своим ощущениям, Плацекин подпрыгнул на месте, потом присел, словно собирался пуститься вприсядку. Нигде ничего не екало, не дергало, даже не трещало. Это было в высшей степени странно.

«Неужели этот тип вылечил меня? – изумленно думал Плацекин. – Но как подобное может быть? Ведь он едва дотронулся».

Майор, наслышанный о разного рода целителях, излечивающих будто бы одним взглядом, ну, если не взглядом, так прикосновением, относился к подобным вещам скептически. Тем более его благоверная Людмила Петровна придерживалась того же мнения, справедливо считая, что врачевание должно быть подкреплено весом диплома. Но факт оставался фактом. И присутствующие, видимо, восприняли действия джинсового Шурика, как нечто само собой разумеющееся. Они улыбались, одобрительно покачивали головами, а Даша с визгом бросилась отцу на шею:

– Папочка, я же говорила!..

Ничего она ему не говорила. Но Плацекин и сам начинал потихоньку соображать. Этот человек, кем бы он там ни был, обладал чудесным даром. Теперь понятно, почему за ним идут. Он и сам бы пошел… А его приказано арестовать. Огурец – идиот! Да и он сам не лучше. Испугался, как последний… А что, собственно, Огурец может ему сделать? Ну, допустим, понизит в звании, ну, уволит… Но ведь жизнь на этом не закончится, а вот сердечный приступ может ее прервать. А если он умрет, какая разница, в каком звании… Да будь хоть генералом…