И они пошли.

В два часа! Эх, времени ещё столько! Что же делать-то пока? Я взял в руки книжку, потом положил и взял другую. Опять положил. Альбом перелистал. По тубусу ногой здоровой постучал. Что делать?!

Выкатился в коридор и тут увидел. Родителей увидел кого-то из наших. Ну, то есть я их не знал вообще, людей этих, но чего тут знать-то? Понятно, что если люди с пальто в руках стоят у ординаторской — наверняка родители! Забирать приехали, а теперь ждут конца «профессорского обхода». Вот оно! Вот чего мне спокойно жить мешало! Надо маме и сестрице Александре позвонить — пусть тоже приедут и подождут! Чтобы сразу и домой! А то пока туда, пока сюда — так вообще до завтра не уеду!

И тут как раз на счастье Елена Николавна вышла из ординаторской. Я у неё прямо тут же спросил и позвонил. В три минуты всё успел! А до двух часов ещё времени — вагон. И маленькая тележка…

— Коль! — это Пашка тоже из своей палаты вышел и меня обнаружил, как я в коридоре на одном месте кручусь. — Ну мы чего, вообще, остров-то будем рисовать или нет уже?!

Да, Пашка прав! Остров! А то я сейчас тут просто умру от нетерпения.

— На миллиметровке? — уточнил Пашка.

Видно было, как ему охота на миллиметровке рисовать. Но я строго сказал:

— Нет. Всему своё время. На миллиметровке мы будем размещать окончательный вариант. А мы ещё даже не решили, чего на острове будет!

— Да, точно, — сказал Пашка и почесал голову. — А чего там будет-то? Ну, в смысле — чего там должно-то быть?

— Пошли сядем, — предложил я. — Чего посреди коридора-то торчать?

И мы пошли к окну, где стоял диванчик. Только на диванчик, конечно, не сели — я-то всё равно на коляске, а Пашка устроился на подоконнике.

За окном всё было зимним и серым, и ещё не скоро серость дневная перейдёт в серость вечернюю. Скорей бы уж: днём зимой как-то глупо себя ощущаешь. Солнца нету, света мало… Вечером хоть фонари горят — иллюминация опять же. Особенно сейчас, перед самым Новым годом. Любой огонёк таким ярким кажется, праздничным. Даже красные стоп-сигналы у машин — и то как лампочки на ёлке.

Но фонари ещё не зажглись, конечно. Ну да, какие фонари, если до обеда ещё уйма времени. А до двух часов — так вообще…

— Ну? — сказал Пашка, едва усевшись на подоконник.

— Баранки гну! — буркнул я. — Чего ты нукаешь? У самого, что ли, воображения нет?

Пашка опять почесал голову.

— Есть, — сказал он. — Воображение есть. Только я не знаю, чего на острове-то нужно.

— Ну как чего? — спросил я. — Чего было у инженера Смита с товарищами?

— Ну-у-у… — протянул Пашка, и видно было, как он пытается вспомнить. — Охотничьи угодья у них были!

— Это да, — согласился я. — Леса нам нужны там, точно. И реки! И ручьи!

— Точно, — сказал Пашка. — А ещё чего?

Я задумался.

— Так чего? — опять спросил Пашка.

— Кораль нам нужен! — сказал я наконец.

— Какой король? — не понял Пашка.

— Кораль, а не король, балда! — сказал я. — Для содержания муфлонов!

Пашка почесал нос, и я понял, что он пытается вспомнить, кто такие муфлоны. Балда он всё-таки, «Таинственный остров» только один раз и прочитал, а потом всё про рыцарей этих своих доисторических!

— Муфлонов, — повторил я. — Баранов горных.

— Да ну! — вдруг возмутился Пашка. — Не буду я баранов содержать! Я летом у дяди Славы в Караганде был, а там баранов много. Знаешь, как они воняют!

Я сам тут от возмущения чуть не подпрыгнул. Как это — без муфлонов! А откуда брать шерсть, жизненно необходимую маленькой колонии для производства тёплой верхней одежды?!

А Пашка упёрся — и ни в какую. Много он о себе воображает, вообще. Пятый класс всего-навсего, а туда же! Хорошо, хоть про азотистые месторождения спорить не стал и про залежи калийной соли. А то бы я его в блин там раскатал.

— Кашкин, Шосс, вам что — персональное приглашение нужно?! — это Лина Петровна. — На обед по палатам, быстро!

И мы разошлись на обед.

Я так волновался, что даже почти не заметил, чего ел. Борщ и котлету с пюре. И огурец ещё к пюре. А какой компот — не помню. Так волновался. Потому что время-то уже было — почти два!

А тут как раз мама приехала и сестрица Александра. Я их увидел в коридоре. И сразу, конечно, к ним подъехал, чтобы ждать. Когда там закончится этот консилиум?!

А потом к нам вышла Елена Николавна, и я сразу понял, что всё плохо.

Я даже не слушал её особенно, я уже знал. «Сложное двойное смещение», «риск, что могут быть задеты крупные сосуды», «минимум две недели до снятия гипса»… Что говорить, если понятно, что всё плохо!

У меня оставалась последняя надежда, и я дёрнул Александру за рукав. Она сразу всё поняла.

— А если мы его возьмём под расписку? — прямо спросила сестрица Александра.

Елена Николавна и так-то была грустная, а теперь я прямо видел, как ей хочется спрятаться в ординаторской.

— Вы понимаете, — осторожно сказала она. — Николаю крайне не рекомендуется изменять положение ноги. Крайне! Это грозит осложнениями. А с коляской…

Она развела руками. Я своим ушам не поверил!

— А если в такси? — спросила мама.

Елена Николавна только вздохнула.

Тут её Андрей Юрьич позвал, и она убежала поскорее, чтобы на меня не смотреть, наверное. А я сидел и всё поверить не мог.

Когда тебя не выписывают — это можно понять. И даже решить, что врачам виднее всё-таки. Но когда нельзя домой на Новый год, потому что гипс, гипс дурацкий в машину не влезет!

Я, наверное, слегка без сознания был тогда. Мама и сестрица Александра ещё суетились вокруг меня, мама мне пакет совала с пирожками. Она пирожки в дорогу привезла, а оказалось, что никакой дороги-то не будет. Не будет!

Я так и сидел, пока Александра вдруг не дёрнулась, словно что-то вспомнила, и маму почти силой не увела. Когда они скрылись, я и очнулся. Почти. Пакет в холодильник убрал, автоматически. Чтобы не мешал.

И к Пашке поехал. Куда-то ведь надо было ехать.

Пашка надевал свитер.

— О, кораль приехал! — заорал он радостно. — Привет муфлонам! А за мной сейчас дядя Гоша приедет, меня на праздники отпускают!

Я так разозлился, что даже кричать не стал. Чего с предателей взять?!

— Сам ты, — холодно бросил я, — баран карагандинский!

И в коридор выкатился. Под раскатистый ржач Лёвы Зинченко. Этому лишь бы поржать…