Тот сдержанно поклонился.

— Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет — не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.

«Дом не любит», святой Алан, как это? Но спрашивать было некого, слуга ушел, плотно прикрыв тяжелую дверь, на которой — Дик только сейчас это заметил — не было ни крючка, ни засова. Она запиралась снаружи, но не изнутри. Какое-то время Ричард бездумно созерцал безупречно-равнодушный лик Создателя всего сущего и воинственную физиономию Франциска. Дик знал, что при жизни первый из Олларов красой не блистал, но кисть художника превратила толстенького крючконосого человечка в роскошного рыцаря. Ричард вздохнул и отвернулся к окну, за которым сгущались серые, неприятные сумерки.

В углу что-то зашуршало. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе. Тварь напомнила Дику о полковнике Шроссе, распоряжавшемся в Надоре, словно в своей вотчине. Ричард мечтал его убить, но это было невозможно. Смерть королевского офицера для опальной семьи стала бы началом новых неисчислимых бедствий. Что ж, крыса заплатит и за собственную наглость, и за выходки «навозника». Дикон лихорадочно огляделся, прикидывая, чем запустить в незваную гостью. Хоть крысы и доводятся родичами символу ордена Истины, недаром говорят, что у мышки в лапках свечка, а у крыски — кочерга.

От кочерги Дик, к слову сказать, не отказался б — в комнате не нашлось ничего, пригодного для охоты. Юноша помянул Леворукого и дал себе слово завтра же принести из парка подходящую палку. Серая дрянь пришла один раз, придет и другой, вот тогда и поговорим! Жаль, он не догадался прихватить с собой злополучный осколок, его можно было бы сунуть в норку. Дик внимательно осмотрел угол, где заметил похожего на Шроссе грызуна — со стенами и полом все было в порядке. Видимо, крыса прогрызла доски под кроватью. Юноша попробовал сдвинуть убогое ложе, но оно оказалось привинчено к полу. Что ж, до норы не добраться, но если проявить терпение и сноровку, он своего добьется.

Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало покончить с крысой. Если это ему удастся, то… То Талиг снова станет Талигойей!

Ночь прошла спокойно, если не считать скребущихся в окно веток, стука дождя и каких-то скрипов и шорохов. Дик долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в голос дома, дома, который не любит, когда по нему бродят ночами. Юноша считал кошек, обдумывал охоту на крысу, перебирал в памяти разговор с Августом Штанцлером, представлял, как капитан Арамона спотыкается на лестнице и ломает если не шею, то нос (подобное несчастье в Надоре приключилось с подвыпившим поваром). С этой мыслью Дик и уснул, и ему ничего не приснилось.

Утром в дверь громко и равнодушно постучали, и юноша не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил все — присягу, ссутулившуюся спину Эйвона, старое зеркало в купальне… Порез за ночь затянулся, осталась лишь тоненькая красная нитка. Если б так кончались все неприятности!

В дверь постучали снова, Дикон наспех ополоснул лицо ледяной водой, оделся и вышел в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как горошины из одного стручка.

— Я делаю извинение, — расплылся в улыбке один из верзил.

— Та-та, мы делаем извиняться, — подхватил другой.

— Ричард Окделл, — представился Дикон, протягивая руку, и осекся, вспомнив, что не должен называться полным именем.

— Катершванц, — первый с готовностью ответил на рукопожатие, пожалуй, он мог выразить дружеские чувства и с меньшей силой, — мы есть брат-близнец Катершванц из Катерхаус. Я есть Норберт, он есть Йоганн, но мы не должны называть свой домовой имена.

— Я забыл об этом, — признался Ричард. Близнецы (несомненно, те самые «дикие бароны», о которых говорил Август) ему сразу же понравились.

— Нам нужно делать вид, что мы незнакомы.

— Та-та, — подтвердил Йоганн, — мы есть незнакомый, софсем незнакомый. — Он снова улыбнулся и огрел Дика по спине так, что юноша едва устоял на ногах.

Норберт что-то быстро сказал братцу на непонятном грубом языке.

— Я есть извиняюсь, — выдохнул тот, — мы, барон Катершванц, есть очень сильные, мы забываем, что не все есть такие.

Норберт сказал что-то еще.

— Я теперь буду делать вид, что плохо понимать талиг. Тогда я не говорю то, что надо молчать. Говорить будет Норберт. Он похожий на нашу бабушка Гретхен, она есть хитрая, как старая кошка. Та-та… А я не есть хитрый. — Йоганн расплылся в улыбке.

— Тихо есть, — вмешался внук бабушки Гретхен, — молчать, сюда есть идущие.

Обладал ли Норберт кошачьей хитростью, было неясно, но слух у него был воистину звериный. Появившийся слуга увидел троих молодых дворян, застывших на пороге своих комнат и настороженно рассматривающих друг друга.

— Доброе утро, господа, — тихий тонкий голосок напоминал писк, — прошу вас спуститься в трапезную, где вас представят друг другу. Идите за мной.

Как «мышь» разбирался во всех этих переходах, для Дика осталось загадкой, они прошли не меньше полудюжины внутренних лестниц, то спускаясь, то поднимаясь, и, наконец, оказались в низком, сводчатом зале, способном вместить несколько сотен человек. В углу сиротливо жался одинокий стол. Сам по себе он был достаточно велик, но в огромном помещении казался чуть ли не скамеечкой для ног. Дикон и братцы Катершванцы, с которыми он еще «не был знаком», чинно заняли указанные им места, украдкой разглядывая тех, кто пришел раньше.

Напротив Дика вертелся на стуле смуглый, черноглазый юноша. Ричард еще не видел кэналлийцев, но был готов поклясться, что непоседа — южанин. Рядом разглядывал свои руки молодой человек с безупречным лицом, скорее всего, наследник дома Приддов, на которого опасливо косился прыщавый курносый парень с острым кадыком. Рассмотреть остальных Дикон не успел, так как появился капитан Арамона.

Надо отдать справедливость господину начальнику, свой выход он обставил с блеском. Окованные бронзой двери с грохотом распахнулись, в столовый покой ворвался сквозняк, у темных створок встали гвардейцы, стукнули об пол древки алебард, и унары лицезрели свое начальство, за которым следовал давешний священник.

В полный рост Арамона напоминал вставшего на задние ноги борова, но смотрел орлом. Накрахмаленный воротник достойного дворянина был столь широк, что увенчанная шляпой с перьями пучеглазая голова казалась лежащей на блюде, белый колет с гербом украшала толстенная золотая цепь, а рингравы[49]не уступали размером дагайским тыквам. На фоне этого великолепия черный олларианец казался полуденной тенью, отбрасываемой вздумавшей прогуляться пивной бочкой.