Иноходец пробовал говорить об этом с Альдо, но тому море было по колено. Он мечтал даже не о короне, а о том, как покинет ненавистный Агарис и ввяжется в драку, дальше принц не загадывал. Пять лет назад Робер Эпинэ был таким же, но тогда отец и братья были живы.

В дверь постучали. Пришел слуга, принес письмо, запечатанное серым воском, на котором была оттиснута мышь со свечой в лапках и слова: «Истина превыше всего». Магнус Клемент, чтоб его! Зачем «крысе» Иноходец?

Робер сломал печать и развернул серую бумагу. Магнус Истины желал видеть Робера из дома Эпинэ, причем немедленно. Поименованный Робер помянул Зеленоглазого и всех кошек его и потянулся за плащом и шляпой. Клемент был единственным, кому Иноходец верил меньше, чем достославному Енниолю, но, думая о старейшине гоганов, талигоец вспоминал прелестную Мэллит, а рядом с магнусом Истины могли быть только монахи, причем гнусные и скучные. В других орденах попадались весельчаки, умницы и отменные собутыльники, «истинники» же походили друг на друга, как амбарные крысы, и были столь же обаятельны и красивы.

Только б магнус не узнал о договоре с Енниолем! Правнуков Кабиоховых «крыски» ненавидят, будь их воля — в Агарисе не осталось бы ни одного гогана, но у Эсперадора и остальных магнусов — свое мнение. Для них рыжие прежде всего купцы, обогащающие Агарис, и лишь потом еретики, причем тихие. Правнуки Кабиоха ни к кому не лезут со своей верой, не то что «истинники».

Иноходец сам не понимал, почему не переносит один из самых влиятельных церковных орденов, но при виде невзрачных людишек в сером его начинало трясти. Альдо смеялся, а он злился. Мысленно поклявшись вести себя с должным почтением и сначала думать, а потом говорить, Робер Эпинэ тяжко вздохнул и отправился на встречу с Его Высокопреосвященством[53].

Высокопреосвященство обитал в аббатстве святого Торквиния[54], столь же сером, как и его обитатели. Остальные ордена полагали, что Божьи Чертоги должны вызывать восторг и благоговение, и на украшение храмов и монастырей шло лучшее из того, что было в подлунном мире. «Истинники» были нет, не скромны, потому что скромность тоже бывает прекрасной, они были нарочито бесцветны. Даже обязательные для эсператистского храма шпили, увенчанные кованым язычком пламени, были не вызолочены, а покрашены в мышиный цвет. Обожавший яркие краски Иноходец полагал это оскорблением всего сущего, но святому Торквинию до его мнения дела не было.

Серенький старообразный монашек тихоньким голоском доложил, что Его Высокопреосвященство просит пожаловать в его кабинет. Кабинет… То ли больница для бедных, то ли подвал для овощей — серо, мрачно, тошно…

Магнус очень прямо сидел на жестком деревянном кресле с высокой спинкой, украшенной то ли изображением мыши со свечой, то ли портретом самого магнуса. Робер честно опустился на колени, подставив лоб под благословение, но, когда сухие, жесткие пальчики коснулись кожи, захотелось сплюнуть.

— Будь благословен, сын мой, — прошелестел магнус, — и да не хранит сердце твое тайн от Создателя нашего.

— Сердце мое открыто, а помыслы чисты, — пробормотал Иноходец. Может, от Создателя тайны иметь и впрямь нехорошо, но выворачиваться наизнанку перед дрянной «мышью» он не собирается!

— Поднимись с колен и сядь. Нам предстоит долгий разговор. До меня дошло, что тебе улыбнулась удача.

Так дело в его «выигрыше»! Святоша потребует пожертвовать на храм или еще куда-нибудь. Пусть подавится, лишь бы отстал. Нужно будет, он «выиграет» еще.

— Да, Ваше Высокопреосвященство. Я вошел в таверну нищим, а вышел богачом.

— Чужой расставляет ловушки праведным на каждом шагу. Бедность и скромность — вот щит от козней его.

Робер промолчал. Пусть сам скажет, чего хочет.

— Но осчастлививший тебя золотой дождь излился из иного облака.

Воистину из иного! Гоганского. Где пройдут гоганы, Чужому делать нечего. Ну, чего ты тянешь? Говори, сколько хочешь, и отстань.

— Удача, пришедшая к тебе, — знак свыше. Пришла пора спасти Талигойю от гнуснейшей из ересей, и с подобным следует воевать подобным. У погрязших в скверне горы золота, твердо стоят они на земле, остры их мечи и исполнены гордыни сердца. Создатель наш в великой мудрости своей послал нам знамение. Нет греха в том, чтобы говорить с ними на понятном им языке. Золото против золота. Сталь против стали.

Теперь Иноходец уже ничего не понимал. Неужели «крысы» заодно с «куницами» и гоганы на корню купили самый вредный из орденов? Но зачем им «истинники»? Искать союзников лучше в ордене Славы или, на худой конец, Знания, но эти?! Или «крыскам» дали отступного, чтоб не лезли, куда их не просят, но какого Змея ему ничего не сказали?!

— Победить Олларов непросто, — брякнул Эпинэ первое, что пришло в голову, — мы пытались…

— Раньше времени затеяли вы дело свое, — покачал головой магнус, — ваши сердца были исполнены доблести и рвения, но не было на вас благословения Истины, и вы проиграли.

— Ваше Высокопреосвященство! Значит ли это, что орден…

— Да, — поднял палец магнус. — Молодой Ракан станет королем во славу Истины! Но пока держи наш разговор в тайне ото всех, кроме Альдо, и особенно от Эсперадора, в скудоумии своем не желающего войны с еретиками.

Если тебя спросят о нашем разговоре, ответь любопытствующим, что речь шла о спасении твоей души и о том, что ты решил пожертвовать аббатству пятую часть выигрыша.

— Разумеется, Ваше Высокопреосвященство!

— Орден не берет, но дает угодным Создателю, — отрезал Клемент, поразив Эпинэ в самое сердце — К одному твоему золотому приложится шесть орденских, и пойдут они на великое дело. Эпоху Ветра Альдо Ракан встретит королем Талигойским.

За дверью раздалось пыхтенье и царапанье, затем створки раздвинулись, и в щель протиснулся сначала мокрый черный нос, затем — голова и, наконец, вся Мупа. Вдовствующая принцесса Матильда[55]засмеялась и потрепала любимицу по голове. Мупа принадлежала к благородному роду короткошерстных дайтских легавых и была воистину королевской собакой. Вдовица не чаяла в ней души и не уставала повторять, что Мупа умней и благородней любого дворянина. И уж тем более дайта[56]в тысячу раз лучше Питера Хогберда, ожидавшего Матильду в гостиной.