— Контактная, но не со всеми.

Вдруг он вспыхнул и ударил по тормозам. Машина стала, как вкопанная. А я от неожиданности вздрогнула.

Кандидат выкрикивал мне в спину:

— А кому какое дело, что я выспрашиваю. Кому-то это смешно, а мне не смешно совсем!

— В первую очередь это неприятно мне, — отвечала я ему, обернувшись.

Он быстро нагнал меня и теперь улыбался во все окошко:

— Но с тобой-то мы, надеюсь, договоримся! Я слышал, ты разумный человек и с тобой всегда можно договориться. Так ведь, Люба? А до других нам дела нет. Других мы тут оставим: любоваться на следы протекторов нашего «мерседеса».

— Твоего, — поправила я. — И вообще… Не ходи за мной, не езди и больше никого не расспрашивай обо мне. Все это очень глупо и бессмысленно! Считай что я умерла для тебя. Нет меня больше! Понял?

Глаза его весело сверкнули. Он хохотнул, и щеки его вместе с подбородком при этом вздрогнули:

— Прекрасно!

— Значит, мы договорились?

— Ни в коем случае! Я вообще — о другом. Уж коли начались запреты, не исключено, что выгорит дельце. И пожалуй, достаточно на сегодня. Адью!

Он нажал на газ, машина взревела, рванулась, как некий свирепый зверь, и быстро скрылась за поворотом.

Если б я не была зла в тот момент, я бы непременно расплакалась от отчаяния. Я поняла: несмотря ни на что, он решил меня взять измором. Причем совершенно не стесняясь в средствах, даже не придавая средствам значения. Взять — и все! Взять, как вещь, которая понравилась на витрине. Может, еще и насчет цены поторговаться, дабы не переплатить. А потом — в упаковочку и в пользование. Мне же даже не у кого попросить помощи; нужно полагаться только на себя.

— Ну уж нет! — поклялась я себе. — Ты от меня быстро отчалишь!

Но он не отчаливал.

Каждый день присылал цветы, время от времени позванивал, изредка встречал у театра или возле общежития, а иногда просто прогуливался под окнами — с маленькой собачкой на поводке или с дорогой тростью — я думаю, он потихоньку приучал меня к своей безобразной фигуре; он был высок, но очень толст; поначалу я не могла смотреть на него без злости и презрения, но потом, действительно, как бы привыкла; человек ко всему привыкает. Очень навязчивый и очень толстый мужчина потихоньку переставал казаться мне очень навязчивым и очень толстым. Он чувствовал это и начинал укорачивать «поводок» — он стал приглашать меня в рестораны и на презентации. Понятно, что здесь мы должны были показываться в обществе вдвоем. Но я отказывалась.

«Когда же я впервые села к нему в машину?»

Ах, да! Это было в тот грустный день, когда меня вновь обошли квартирой…

Квартир выделили на театр три или четыре. Одна из них — однокомнатная. Петр Петрович обнадежил меня: он не видел более достойных претендентов, чем я, на эту маленькую квартирку. Но директор взял ее себе — всеми правдами и неправдами (ходили слухи, что даже не себе, а племяннице, но я никогда не верила слухам!).

Я забилась в приемной в темный уголок за фикусом и сидела там тихо, и жалела себя, жизнь свою неудалую вспоминала. Не плакала, нет. Крепилась.

Петр Петрович меня успокаивал:

— Очень трудные времена, Люба. Сами знаете, как сейчас с квартирами. Ну потерпите немного. Может, что и изменится. Вы же одна — можете и потерпеть…

Сам того не сознавая, он давил мне на больное место. Быть может, я потому и была одна, что к двадцати семи годам не имела жилья, не имела собственного очага, возле которого мог бы задержаться кто-нибудь достойный.

И тут дерзкая мысль явилась мне:

«Но разве я одна? А как же тот, что ошивается под окнами день и ночь? Который только и мечтает, что обо мне да как бы окружить меня всевозможными благами? Уж у него-то есть, наверное, квартира! Не домик Тыквы из спектакля «Чиполлино».

Ни слова не сказав Петру Петровичу, я вышла из театра.

Я увидела на обычном своем месте лимонного цвета «мерседес». Я подошла к машине и распахнула дверцу. Кандидат в этот момент ел большой бутерброд (он не страдал отсутствием аппетита); при виде меня он едва не поперхнулся. Он потерял дар речи. И только сидел с открытым ртом и смотрел на меня вопросительно.

Я рассмеялась:

— Ну, что смотришь? Поехали…

Он поехал прямо — куда глаза глядят. Он ехал медленно, он настороженно взглядывал на меня. Видимо, боялся меня в этот момент — не знал, что от меня ожидать.

Я спросила его:

— Что молчишь? У тебя есть квартира?

Глаза его округлились от удивления:

— Сразу ехать на квартиру?

Я опять рассмеялась, я была зла, возбуждена:

— Нет, я не это имела в виду. Едем мы сейчас в ресторан. Но очень хочется знать, какая у тебя квартира.

— Нормальная, — он начинал приходить в себя, в глазах его быстро появлялась прежняя самоуверенность. — Нормальная квартира! В семь комнат. С мамой и двумя горничными — приходящими по будням.

— С горничными? — опешила я.

— Ну, конечно! — удивился он. — Мама что ли будет убирать эти семь комнат? Или я?

Я бросила незаметный взгляд на его живот.

«Действительно! Тебе, пожалуй, и наклоняться-то трудно — не то что в семи комнатах убирать».

— У каждого свое должно быть дело, — продолжал он. — Горничные порядок наводят, мама в окошко глядит, разговаривает по телефону, а я — кручусь, обеспечиваю, деньги зарабатываю.

Я усмехнулась про себя:

«Насчет денег это он не случайно ввернул! Это он меня выторговывает!»

В тот день Кандидат повез меня в лучший ресторан.

В ресторане этом он был завсегдатаем. Назаказывал столько, что блюда едва умещались на столе. Меня угощал и сам из каждого блюда пробовал. Словом, веселился.

Официанты (а здесь были только официанты) прислуживали Кандидату даже с некоторым подобострастием. Видно, рассчитывали на щедрые чаевые. А со мной держались так, будто я царица, снизошедшая до их ресторана: они не столько обслуживали меня, сколько мне поклонялись. Мне, воспитанной в скромности, чуть ли не в пуританском духе, было даже неловко от такого обхождения. Однако я старалась не показать виду, не выдать живущую во мне маленькую провинциалку. Я думаю, любезная улыбочка мне удавалась. Я ведь всегда была сильной девушкой и как будто умела владеть собой.

Кандидата знали и в других дорогих ресторанах, и в музеях, и в выставочных залах. И с кое-какими знаменитостями он был на короткой ноге. И уж совсем свой он был в обществе бизнесменов — тех тупоголовых (но с хорошим нюхом) с бритыми затылками мальчиков, которые в холодное время года носят противные, вызывающе длиннополые пальто (этими пальто они как бы заявляют всем и вся: видите, мы такие богатые, что нам и на длинные полы хватает!).