— Уйди.

Короткое слово хлещет по лицу, как жесткая пощечина. Кожа вспыхивает. Каждый сантиметр загорается огнем. Но я не спрашиваю себя, как Шаталов узнал или почувствовал мое присутствие.

Просто стою на месте и все сильнее обнимаю себя за плечи.

— Пошла!

От нового приказа уже не больно. Не знаю, зачем качаю головой. Не узнавая собственный голос, шепчу:

— Нет.

— Лучше бы ты ушла... — Марк поворачивается ко мне и смотрит в глаза.

Как дикий зверь. Слишком голодный для того, кто несколько часов утолял свой голод.

— Я не уйду, — говорю беззвучно. Одними губами.

— Зря! — Шаталов с шумом выталкивает из себя воздух и проводит ладонью по стеклу. Быстро, широко. Будто дорогу прокладывает.

Дверь все так же закрыта, но теперь я гляжу на него без спасительной дымки. Вижу каждую морщинку на лице, потемневшие глаза, сжатые в нитку губы, широкую грудь. И плоть. Крупную, с красной головкой и толстым стволом, оплетенный голубыми венами.

Член, который сегодня наверняка побывал во рту у какой-нибудь женщины. Возможно, у нескольких. Которым Шаталов трахал их, куда хотел и как хотел. Пока одна глупая зацелованная девчонка сходила с ума в его доме.

— Не нужно было тебе приходить, — как приговор, горько хрипит Марк и правой ладонью обхватывает ствол. — Лучше бы и дальше спала. — Он двигает рукой от основания к головке и крупно вздрагивает, не сводя взгляда с моего лица.

— Лучше... — Вместе с его дрожью все мои рецепторы, все нервные окончания выгорают, как лампочки от перепада в сети.

Внизу живота тянет. Мучительное удовольствие теплом разливается в развилке ног. А соски становятся такими чувствительными, что хочется хныкать от прикосновения к хлопковой ткани, бить кулаками в стекло и умолять о новой порции обезболивающего... Начхав на гордость, на других, которые сегодня уже лечились у этого доктора, на сотни тех, что будут после.

Мне больно без единого прикосновения. Жарко так, словно между нами нет никакой преграды и тела уже давно стали одним целым.

Дикая, животная потребность почувствовать Марка внутри заставляет лоно сжиматься. А взгляд на мужскую ладонь, ласкающую член, рвет нутро на части.

Однако Шаталов уже научился читать мои мысли.

— Я не буду трахать тебя, девочка, — ускоряясь, произносит он. — Не нужно тебе это. — Вскидывает голову вверх.

И от вида белесых капель, волнами выплескивающихся на стекло, внизу моего живота начинает пульсировать.

Сладко и мучительно.

Остро и горячо.

Невозможно и настолько реально, что, захлебываясь от эмоций, я скольжу по стеклу на пол. И, как утопающая, жадно хватаю ртом воздух.

Глава 12. Оголенные нервы

Мы не чужаки, а провода под током.

Не представляю, как бы я добралась до кровати. Впрочем, хотя бы в этом Шаталов решает помочь. Выйдя из стеклянного укрытия, он накидывает на свое мокрое тело халат. Осторожно подхватывает меня на руки и несет на первый этаж, в гостевую комнату.

К моему облегчению, молча. Без вопросов или новых приказов.

В комнате тоже не задерживается. Устроив на кровати, как маленького, беспомощного ребенка, укрывает одеялом. И уходит. Будто не было между нами несколько минут назад никакого безумия. Словно все это ничего для него не значило.

От хлопка двери в груди екает, но я хотя бы сейчас держу рот на замке. Наговорилась уже! Показала, какая смелая и отчаянная.

Между ног от этой смелости до сих пор тянет, а в венах гудит такой коктейль гормонов, что впору просить у Марка снотворное. Желательно такое же сильное, как его бронебойные обезболивающие таблетки.

Будь я чуть безумнее, возможно, и попросила бы. Однако выжившие после нереального бесконтактного оргазма извилины единогласно голосуют против Шаталова и требуют включить, наконец, «умную, рассудительную Лизу».

На этом, наверное, нужно закончить с подвигами и смириться. Очнуться от дурацкого наваждения. Уяснить, что журавль с неба — не самая удобная для домашнего разведения птица. К тому же мне не хватает фантазии, чтобы представить, какая бы из нас получилась пара. А уж каково это, делить своего мужчину с другими — больно и думать.

Но отрубаюсь я только в три ночи. Вымотанная и с такой тяжелой головой, что заранее хочется посочувствовать себе утренней.

***

Будто мало мне недосыпа, понедельник начинается не с кофе. Вместо курьера с горячими круассанами к Шаталову приезжает какая-то женщина. Лет двадцати восьми, в дорогом костюме без блузки и с макияжем, как после элитного салона красоты.

Это точно не недавняя брюнетка. Кто-то новый. Более яркий. Но не успеваю я поздороваться, Шаталов уводит ее в рабочий кабинет и наглухо закрывает за собой дверь. Как перед надоедливой собачонкой.

Если бы до занятий был час или меньше, плюнула бы и начала искать себе транспорт. Однако до первой пары аж два часа.

От безделья снова перебираю листы конспекта, наизусть заучиваю некоторые формулировки. Когда учеба становится поперек горла, начинаю экспериментировать с хозяйской кофеваркой и пытаюсь услышать хоть что-то из-за двери кабинета.

Второе получается с трудом: со звукоизоляцией в кабинете полный порядок. Сквозь толстые стены доносится лишь едва слышное «Марк» и «не надо». А вот с кофеваркой я нахожу общий язык почти с первого раза.

К сожалению, когда распахивается дверь кабинета, все старания остаются незамеченными. Шаталов игнорирует дымящуюся чашку его любимой черной отравы. Мои кивки и прямое «Ваш кофе» пролетают мимо. Слезы на глазах незнакомки и ее злой взгляд на меня вынуждают закрыть рот и больше не пытаться изображать из себя уютную домашнюю фею.

К поездке в университет окончательно прихожу в себя. Аура Шаталова больше не давит. Эротическая сцена в тренажерном зале вычеркнута из памяти.

— Я связалась еще с одной подругой. У нее близкие родственники на месяц улетели в Турцию, и квартира временно свободна. Сегодня же смогу перевезти туда вещи и больше не буду обременять вас своим присутствием, — произношу, когда Марк паркует бэху на месте с табличкой «Ректор». Даже не вру.

— Не помню, чтобы разрешал тебе переезжать.

Не позволяя мне прикоснуться к ремню безопасности, Шаталов отстегивает его сам. Чуть медленнее, чем обычно. И подает рюкзак.

— А я не помню, чтобы соглашалась на ограничение свободы. — Вскинув подбородок, гордо смотрю в лицо своему охраннику.

В голове черти танцуют ламбаду. За ребрами изо всех сил лупит по барабанам какой-то бешеный ударник.

— Не советую играть в