«Эли, ты спускаешься?»

«Все будет хорошо, Эли».

14:07. Еще одно сообщение. «Спасатели говорят: спускайся на 6000 м, Томека заберут с 7200 м, потом заберут тебя».

Значит, я все-таки должна спускаться и оставить Томека. Но, может быть, я смогу сначала забрать наше снаряжение – пока жду новых, более точных указаний… Меня преследует мысль о нашем Четвертом лагере, где остались лекарства, горелка, спальники – все это могло бы облегчить страдания Томека.

Я говорю с Томеком, объясняю, что снова ухожу на поиски Четвертого лагеря.

– Не волнуйся, спасатели прилетят через несколько часов.

Это воспоминание навсегда со мной: я видела его в последний раз, в последний раз слышала его хриплый голос, оставила ему надежду…

26 января 2018 года

Я втыкаю в снег палку, чтобы отметить расположение трещины, где остается Томек. У спасателей есть координаты этого места. Первые шаги, которые я делаю, мучительны. Кажется, что мои ноги весят несколько тонн каждая. Я боюсь оставлять Тома. Как бы я хотела, чтобы все было иначе, ситуация очень сложная. Только мысль о вертолетах дает мне силы идти, бороться за Томека, за нас. Помощь должна прийти через два или три часа, а меня заберут потом, когда я спущусь ниже.

На этот раз я попытаюсь пройти через плато Бажин другим путем. Я все обдумала, пока помогала Томеку. Сначала я поднимусь к гребню. Я помню самую высокую часть гребня, по которому мы пришли 24 января. Наверняка я смогу найти ее. Лагерь почти на той же высоте, в ста метрах от этой точки.

Но вокруг все выглядит одинаково, я никак не могу понять, где я. Когда мы перевалили через гребень, туман был слишком густой, и невозможно было найти какие-то ориентиры, чтобы запомнить. Я продолжаю отчаянные поиски. Ругаюсь вслух, теряю терпение. Я снова брожу по плато, словно затерянная в океане, тону среди бескрайних просторов. Внутри трещин, куда я ни в коем случае не должна свалиться, снежные волны, которые намело ветром. Белая равнина залита солнцем. Первое тепло, первое дыхание жизни после этой кошмарной ночи. Но через несколько часов ловушка, в которой мы находимся, захлопнется. Моя голова взрывается из-за того, что я должна выбирать: ждать вместе с Томом или уходить? Как я должна поступить?

14:30. Сообщение от Жан-Кристофа. Слова мужа потрясают меня до глубины души. Напоминают мне о том, кто я. Я плачу.

Я чувствую его беспокойство, его любовь и доверие. Мне так нужно услышать его голос! Больше всего на свете я хотела бы позвонить ему, но это невозможно. Его сообщение действует на меня как удар током, возвращает к реальности, к моим настоящим чувствам. Жан-Кристоф дает мне силы спуститься, покинуть плато. Он подтверждает слова Людовика о том, что помощь в пути. Все говорят одно и то же, и я им верю.

Спуститься по маршруту Кинсхофера – самое рискованное решение, которое я приняла в своей жизни. Я знала, что после Третьего лагеря окажусь в западне и буду обречена. Зимой тут слишком холодно, снег не налипает на склоны. Бешеные ветра полируют скалы, оставляя только твердый, компактный лед, в который так трудно вбить ледоруб или кошки. Склон, гладкий как стекло. Но снаряжение, необходимое, чтобы пройти этот участок (веревку, ледобуры и т. д.), я оставила на Диамирском леднике, после того, как мы прошли серак. И теперь я выбираю этот путь только ради Тома, чтобы помощь могла прийти к нему и на вертолете, и по земле.

Итак, я ухожу одна, чтобы пройти по маршруту Кинсхофера. И на этот раз действительно оставляю Томека одного. Я беспокоюсь о нем, но продолжаю идти вперед, делаю последнее, что в моих силах, чтобы его могли забрать отсюда и спасти.

Сейчас, наверное, 15 часов. Мои ноги, моя физическая оболочка начинают спуск, но мои мысли, мое сердце разрываются между необходимостью идти вниз, чтобы обеспечить помощь, чувством, что я бросаю Томека, и болью, которую это причиняет. Я говорю себе, что оставляю его всего на несколько часов. Я уже уходила утром на поиски Четвертого лагеря. Он пробудет один всего несколько часов, и помощь придет. Я укрыла Тома от ветра, он продержится.

В этот момент я твердо верю, что вертолеты прилетят и заберут нас – сначала Томека, потом меня, идущую вниз неизвестным путем. Мысль, что я делаю что-то для спасения Томека, помогает справиться с тревогой. Но не с чувством вины за то, что я оставила его одного.

Снова и снова прокручиваю в голове все, что произошло с нами, начиная со вчерашнего дня. Вспоминаю всю роковую цепочку событий, перебираю в памяти все трагические обстоятельства, которые привели нас к катастрофе уже тогда, когда мы этого еще не понимали. Почему мы не повернули назад, когда были в девяноста метрах от вершины? Почему продолжили восхождение несмотря на то, что было уже так поздно и темнело? Почему не пошли обратно, когда вышли на гребень, ведущий к вершине? Почему я не заставила Томека надеть маску? Почему мы не отметили расположение Четвертого лагеря, чтобы облегчить поиски на обратном пути? Почему я не нашла лагерь, ведь это позволило бы облегчить страдания Томека и согреть его? И наконец, почему мы снова вернулись на Нангапарбат?

Чувство вины захлестывает меня, я тону в нем.

Но я должна гнать прочь деструктивные мысли, терзающие меня вопросы и сомнения. Единственная возможность спасти Томека – по воздуху. Другого выхода нет. Я обязана следовать указаниям Людовика и спасателей. В глубине души я знаю, что должна как можно скорее спуститься на указанную отметку, повышая шансы Тома на спасение. А что же я сама? Половина моего сознания сомневается, другая ее утешает. Я точно знаю, что если останусь здесь, то буду с Томом, смогу защищать его, беречь, помогать ему, согревать, просто находиться рядом. Он будет знать, что не один. Но я не смогу спасти его, не смогу тащить его и спустить с горы. У меня все еще есть выбор, я могу подняться обратно и остаться с ним или все-таки послушаться Жан-Кристофа и Людовика, спуститься и дать спасателям на вертолетах и тем, кто поднимается сюда сам, возможность выполнить свою работу. Если я останусь, это станет приговором для Томека. Приговором для нас? Если же я продолжу спуск, возможно, приговор будет вынесен только мне, и я уже заранее боюсь неизвестного будущего. Мне кажется, что я борюсь с бурным потоком, который уносит меня все дальше. Я словно попала в ураган вопросов, и вот-вот произойдет кораблекрушение. Долгие часы меня носит по бурному морю, я не знаю, где берег, и мой корабль вот-вот пойдет ко дну! Как бы я хотела, чтобы мне не нужно было принимать решения, спускаться, оставлять Тома одного, думать, уходить от него все дальше, но такой возможности нет. Спасательная операция на высоте 7280 метров? Это невозможно, если нужно спасти двоих.

Я должна помочь Тому, я не могу лишить его последнего шанса. Нельзя позволить моему рассудку метаться от одного решения к другому. Но в глубине души я не хочу бросать Тома одного! Мой разум пытается победить эмоции, выстроить оптимальный маршрут, укрепить корабль. Не сдаваться, твердо стоять, верить и обуздать мое нетерпение. Я принимаю решение следовать указаниям Людовика: идти по маршруту Кинсхофера до Третьего лагеря, спуститься на 6800, 6700 или, если получится, на 6600 метров. Спасти Тома и оставить демонов позади. Но это очень непросто.