— Ох, Павлуха, не нравится мне это. Ох, не нравится, — ворочался вечером на койке Иван Скороходов. — Как думаешь, возьмут белые Екатеринбург?

— А че им не взять? Их вон сколько, а город кому защищать, чекисты да эти! Как их? Рабочие с Верх-Исетска, с Ермаковым. Возьмут, как есть, возьмут. А вот че тогда с царем будет? — шепотом высказал свой главный вопрос Павел.

— Не знаю, — поворачиваясь на спину, озабоченно ответил Иван. — Их ведь прежде хотели в Москву везти, на суд. Да чего-то не повезли, здесь оставили. Может, теперь повезут?

— А если нет?

— Если, если! — рассердился вдруг Ванька. — Откуда я знаю? Может, белые отобьют.

Павлу такой вариант нравился, но вот отчего-то плохо ему верилось, что комиссары позволят такому случиться.

— А слыхал, как Белобородов с Голощекиным сегодня анархистов разгоняли? Не хуже царской охранки, — взволнованно прошептал Ванька, свешиваясь с кровати. — Я, с дежурства шел когда, прогулялся к Успенской площади, тоже слегонца шугнул парочку эсеровских горлопанов, а то собрались булыжником в одного из наших лупануть.

— Да, теперь начнется. Долго не протянем. Если белочехи нагрянут, гонять уже будут большевиков, — вздохнул Павел. — Сам-то что делать будешь, если белые нагрянут? — поворачиваясь к приятелю всем телом, спросил он.

— Не знаю, с комиссарами уйду, наверно. Что мне еще делать? Нас новая власть небось не погладит по головке, донесут добрые люди, чем мы тута занимались, — горько усмехнулся Ванька. — О, житуха, с этими не сахар, а с теми еще хреновее. Ну, а ты че думаешь?

— Да ни че. Домой вернусь, и всего делов, — снова переворачиваясь на спину, проговорил Павел.

— С ума сошел? Донесут ведь! Узнают, где служил еще, и к стенке поставят. Сейчас времена знаешь какие? Мы их, они нас.

— Не поставят. Я не такой дурак на каждом углу свистеть, чем на хлеб зарабатываю. На днях к сеструхе ходил, сказал, что уголь на Товарной кидаю.

— Да что она, не видит, что ли, что на тебе и пыли угольной нет? Вон, руки чистые.

— Да она баба не шибко умная в тонкости вдаваться, да и дите у нее малое, некогда ей, но по соседям обязательно разнесет, так что свидетелей у меня, если что, хоть отбавляй, — самодовольно усмехнулся Павел.

— Ну ты и фрукт, — завистливо вытаращился на приятеля Ванька.

Из дневника Николая II:

«5 июня. Вторник.

Дорогой Анастасии минуло уже 17 лет. Жара и снаружи и внутри была великая. Продолжаю чтение Салтыкова-Щедрина — занимательно и умно!

Гуляли всей семьей перед чаем. Со вчерашнего Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб! Недурно!»

Из дневника императрицы Александры Федоровны:

«Екатеринбург. 7 (20) Июнь.

Четверг.

+10°. Прекрасная погода. Бэби хорошо спал, его принесли в нашу комнату в 11 ½ [часа].

1 час. Обед. Харитонов приготовил макаронный пирог для других (и меня), потому что совсем не принесли мяса. Я подрезала Николаю волосы.

2 [часа] 45 [минут]. Мы все вышли в сад на час.

4 часа. Пришел Владимир Николаевич [Деревенко].

4 ½ [часа]. Чай.

Играла в карты, работала.

Татьяна читала мне Духовное чтение.

Я приняла сидячую ванну, так как горячую воду можно было приносить только из нашей кухни.

4 недели со дня приезда детей.

8 часов. Ужин, затем Бэби ушел в свою комнату.

Играла в безик с Николаем и около 11 [часов] легла в постель, потому что очень устала».

Дни тянулись за днями, жаркое лето вступило в свои права, в городе не хватало продуктов, было много солдат и мало порядка. Город страдал от нечистот, отбросов и бешеных собак. Все чаще случались грабежи и погромы, большевики, чувствуя, как сжимается кольцо вокруг столицы Урала, все яростнее и непримиримее боролись с политическими и классовыми противниками, но Павел всего этого почти не замечал, его жизнь за высоким дощатым забором Ипатьевского дома текла в другом измерении.

Весела ли сегодня великая княжна Мария Николаевна? Сколько раз гуляла в саду с сестрами, как чувствует себя Алексей Николаевич? Не украли ли у них провизию? Не обидел ли кто из охраны? О чем шепчутся Авдеев с Мошкиным, какие сплетни гуляют по городу о дальнейшей судьбе Романовых? Анархисты требуют немедленного расстрела царской семьи? А что Советы? Да еще Курносов с того самого раза стал к Павлу как-то неприятно внимателен, теперь, не обернувшись по сторонам, даже поздороваться с кем-то из пленных Павел не решался.

Однажды, лежа жаркой душной ночью у себя в комнатухе, Павел ворочался с боку на бок, размышляя о подслушанных сегодня тревожных известиях. И наконец, не выдержав, разбудил приятеля.

— Вань, а Вань? Спишь, что ли? Ванька? — потряс он за плечо храпящего Скороходова.

— Ну? — рыкнул тот спросонья. — Чего, вставать? Тревога? Чего?

— Тише ты! — шикнул на него Павел. — Я это. Разговор есть.

— Какой разговор? Чего ночью то?

— А когда? Днем у Авдеева? — многозначительно проговорил Павел, и Иван тут же насторожился.

— Слыхал, о чем сегодня Авдеев с Мошкиным шептались? Вроде кто-то семейство похитить хочет и даже письмо им передал. Как думаешь, правда?

— Брехня, — отмахнулся Скороходов. — Авдееву всюду заговоры мерещатся. Выслужиться хочет перед Советом. Вот и изобретает. Если б чего было, тут бы уже Лукоянов с чекистами дежурил, а не мы с тобой, — лениво заметил Ванька. — Слушай, а я вот что хотел! Вечером еще хотел сказать, да закрутился. — И он, наклонившись к Павлу, поманил его пальцем. — Я тута вчерась слыхал, как поваренок Ленька с поваром Харитоновым разговаривал, что у Марии Николаевны завтрева именины.

— Да ладно? — оживился Павел.

— Да тише ты, — цыкнул на него Иван. — Я вот подумал, а что, если ей пирог именинный принести? А? Обрадуется небось? А то у них, сам знаешь, и последнее отбирают, не с чего им самим пироги печь. Видал, как вчера Петька Суетин с Парамоновым по сундукам царским лазали, а потом с набитыми карманами домой пошли? Натискали чужого добра, сволочи, а Темка Рогозин вчерась мяса кусок внаглую украл.

— Сволочи!

— Вот я и говорю, давай с пирогом?

— Давай, только где ж мы его возьмем?

— А я кондитерскую знаю на Главном проспекте, как по Колобовской вверх идти налево. Я уж и с хозяином договорился. Для кого, конечно, не сказал, а так, вообще. Только с деньжатами у меня неважно. Ну что, скинемся? А? Так я утром сразу и сбегаю.