Но Вера молчит. Пра ждёт. Снова бьют часы. Время свернуло на новый круг. — Ну не хочешь — не надо. Тогда я тебе расскажу. Ты хоть и не говоришь, но слышишь вроде хорошо? Телефон же ты услышала. — Пра чувствует рывок за волосы, гребень застревает, но Вера резко и решительно дёргает его вниз. — Дорогая, так ты снимешь с меня скальп. Кстати, а кто, ты думаешь, это был? Кто звонил? Болетта? Ей нельзя. Но это, конечно, была она. А потом её отсоединили. Ненавижу я телефоны. Глаз собеседника не видишь и вечно брякнешь из-за этого какую-нибудь глупость. Потому что разговаривают не словами, а глазами. Мне ли этого не знать, а, Вера? Было время, я тоже жила в немоте, на экране. В кино я молчала, но за меня говорили глаза. Мы красили веки зелёным, чтобы сильнее сияли. Я могла бы стать звездой первой величины. Больше и Греты, и Сары. Правда! Если б глаза не потухли. В какой-то день они не засияли, и всё, хотя я накрасила их так, что едва могла смотреть.

Пра умолкла. Она почувствовала, что Верины руки застыли на месте. — Ну что, фру парикмахер, я уже хороша, как майский цвет, или тебя просто утомила моя старушечья болтовня? Я и сама от неё устала. Всё, что я говорю, я слышала раньше. И не по одному разу. Ничего нового в голову уже не приходит. Дружок, ты не принесёшь мне бутылочку «Малаги»? Она стоит в полке за Йенсеном.

Вера бросила чесать волосы и пошла в столовую за бутылкой. Пра села. Она сгорбилась больше обычного, вот-вот носом в землю уткнётся. Утром она улеглась, не сняв красных тапок, и теперь ноги заснули, только они у неё и спали. Она попробовала растереть их, да не дотянулась, как ни пригнуло её к земле. Пра оставалось сидеть и ждать, пока кровь прильёт к ногам. Вот она, старость: дожидаться, пока проснутся твои ноги. Гребень валялся у подушки, весь в длинных серых волосах, похожий на дохлую зверюшку. Она быстренько обобрала волосы с гребня и сунула их за диван. Было зябко, она накинула плед. Она слышала, как Вера двигает тома «Потерянной земли» и «Ледника», наконец она появилась с бутылкой и стаканом, осторожно налила в него вина и протянула старухе. А та подняла стакан и посмотрела вино на свет, как солнце сочится сквозь коричневое зелье и оседает на дно, точно пыль красного дерева. Налюбовавшись, она неторопливо влила его в себя, и спина стала гибкой, как лоза, а маленькие в шишках ноги ожили, готовые вот-вот пуститься в путь. — Посиди со мной, — попросила Пра. — Торопиться нам сегодня некуда. Может, нам сфотографироваться всем втроём, а? Когда Болетта вернётся? — Вера присела к Пра и опять стала расчёсывать её. Волосы, тонкие, пушистые, и так приятно струятся между пальцев. — Вера, а ты рада, что снова можно ходить в кино? Давай, отведёшь меня в «Пэле». Или в «Колизей». Я ведь не была в кино с тех пор, как оно заговорило. Представляешь? Последнее, что я видела, — «Виктория». С Луизой Ульрих в главной роли. Она ничего, только немка, к сожалению. Нет, зря они кино озвучили. Глаза исчезли. И глаза, и танец пропали, теперь только рот. Знаешь, как они использовали кинотеатр «Пэле» все эти годы? Хранили там картошку! Но у тебя, поди, есть с кем сходить в кино и кроме такой старой клюшки? Да и ноги у меня наверняка заснут.

Старуха вздохнула и положила руку на Верино плечо. — Кстати, твои кавалеры искали тебя вчера. Ты уж перебирай их медленно, одного за одним. Только не спеши. Ради Бога — не спеши! Мужики — они такие фальшивки, на них жалко даже той бумаги, на которой их малюют. За исключением Вильхельма, конечно. Поверь мне, иногда гораздо больше удовольствия ответить «нет», чем «да». Честное слово.

Вера трепыхнулась, и старухе пришлось поддержать её на миг. Она потёрлась щекой об острое внучкино плечо, потрепала её по спине, разгладила складки шёлка. — Эту рубашку подарил мне Вильгельм, как только мы познакомились. Ты можешь себе представить — подарить девице ночную рубашку ещё до свадьбы?! Стоит ли удивляться, что я каждую ночь запирала дверь на все запоры, чтоб быть уверенной, что никто не проберётся в комнату. Ну ладно. Может, почитаем вечером его письма? Начнём с того, где они завязли во льдах.

Вера наклонила голову, и волосы распались, оголив тонкую дугу шеи. Старуха выпила ещё стакан «Малаги» и подумала: откуда у Веры эта немота? Особенно пугало Пра то, что молчание было знакомым, как будто оно передавалось в семье из поколения в поколение и досталось Вере в тройном размере. Её немота прямо-таки вопиющая. — Ты подумала, что это Рахиль? — шёпотом спросила Пра. Вера закрыла глаза. — Не верь в это, не надо. Ждать напрасно — это просто откладывать жизнь. Я знаю, что говорю. Я ждала столько лет, что теперь поздно отчаиваться. Вот и жду. Это смерть в рассрочку, вот что это такое. Умильные простофили восхищаются моей стойкостью. Но мне-то лучше знать. Надежда дама дряблая, да и крохоборка.

Пра повернулась к Вере и увидела у неё на шее вмятину и сетку сине-красных капилляров вокруг. И едва она заметила это и подняла руку, как в дверь зазвонили. Вера выпрямилась. Волосы закрыли шею. Старуха грохнула кулаком по дивану: — Если это опять проклятый педель, ужо я затяну ему на горле галстук раз и навсегда! Вера, если услышишь крики, не пугайся!

Старуха босиком прошлёпала на кухню и распахнула дверь. Там стоял-таки Банг, по-прежнему при параде и с безразмерным бантом в петлице, но лыка не вяжущий и с таким амбре изо рта, что мухи дохли на лету. Он качнулся вперёд и попробовал изобразить поклон. У Пра глаза стали как щёлки, и она замахала рукой перед носом, разгоняя запах. — Что теперь? Песчинки в песочнице недосчитались? Или от мирной жизни мозги совсем набекрень съехали?

Домоуправ откачнулся в вертикальное положение, но глаза остались прикованы к босым ногам Пра. — Я хотел просто сказать, что вы забыли на чердаке корзину с бельём. — И? — Я хотел сказать, что я не против сходить за ней и принести вам. — Зато я против. На сегодня вы свободны, молодой человек.

Пра захлопнула дверь перед его носом и не ушла, пока не услышала, что он захромал вниз по лестнице, громко сам с собою разговаривая. А если Банг начинал такой диалог, речь всегда заходила о тройном прыжке и о рекордах, которые он наверняка бы установил, когда б не травмы, козни и судьба-злодейка, и по ходу этих разбирательств Банг обычно распалял себя не на шутку. Пра бегом засеменила к Вере, села рядом, провела гребнем по сухим волосам и снова открыла шею, такую тонкую, что старуха едва не заплакала. Она попробовала засмеяться. — Ну мужики! На всё про всё у них дежурный костюм. Что свадьба, что похороны, мир или война, на них один и тот же заношенный костюм! За исключением Вильхельма, конечно. Он вообще никогда костюмов не носил. Я рассказывала тебе о последней ночи, которую он провёл у меня? Наверняка рассказывала, но всё равно послушай. Я впустила его, хотя, конечно, заперла дверь на три ключа и прочее. Он уплывал на следующий день, на пароходе «Антарктида». Мне исполнилось столько лет, сколько тебе, и крови у меня бывали такие, что я думала: умру, сердце обескровится, и всё. И вот он пробрался ко мне через все запоры, которые, может, я и нескладно заперла, как узнать? Он лёг ко мне, и кровь остановилась. Это был наш с ним первый и последний раз. Первый и последний, Вера.

Старуха замолчала и отпустила Верины волосы. Метка не от ногтя. Похоже на укус, на синие отпечатки чьих-то зубов. Она похолодела, мороз по коже. — Детонька моя, — прошептала Пра, — что случилось на чердаке? Кто-то плохо поступил с тобой? — Вера уткнулась головой ей в колени и тихо заплакала, она плакала, пока не кончились слёзы, это был весь её ответ, содрогающееся от плача тело. А Пра гладила её и чувствовала, как в ней разгорается ярость, та ярость, что суть оборотная сторона горя, горя, которого она хватила с лихвой, она ведь жила на одном горе, только горе заставляло трепыхаться её сердце. Но теперь к нему добавилась ярость. Гладя Веру по щеке, старуха думала, что, если кто-то позволил себе поднять руку на её Веру, она сживёт его со свету. — Ну, ну, — курлыкала она. — Всё пройдёт. Всё остаётся позади. Даже мировая война. Пойду-ка я схожу на чердак принесу наши вещи.