– И он напоет о том, как тебя встречает дорога, дует в спину ветер и Бог хранит в своей ладони. Всю эту ирландско-католическую чушь. Как начнет горланить и спрашивать о здоровье – это он.

– И что с ним делать?

– Я кое-что для него храню, и он за этим придет. Отдай. А он тебя не обидит.

– Что ты хранишь?

Но тут они услышали, как открылась дверь и вернулась мать, так что старик замолк и сказал, что они еще поговорят потом. «Потом» так и не настало. Через день старик впал в беспамятство и умер.

Элефанти, сидя перед ирландцем, который странно на него смотрел, старался, чтобы голос не дрогнул.

– Отец что-то упоминал о здоровье. Но это было давно. Сразу перед его смертью. Мне было двадцать, и я мало что помню.

– А, но он был честен. Друзей не забывал. Лучше человека я не встречал. Он присматривал за мной в тюрьме.

– Слушай, убирай уже блокирующих с поля, а?

– Что?

– Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?

– Повторю еще разок, за Деву Марию. Мне нужно перевезти кое-что в Кеннеди.

– В машину не поместится?

– Нет. Уместится в руке.

– Ты весь день будешь играть в блекджек и говорить загадками? Что это?

Губернатор улыбнулся.

– Если бы у меня в голове было так пусто, что я готов был бы прикатить бочку неприятностей на порог друга, то что я был бы за человек?

– Очень трогательно, но попахивает разводом.

– Я бы и сам это перевез, – сказал старый ирландец. – Но оно на хранении.

– Так забери.

– В том-то и штука. Не могу. Начальник хранилища меня не знает.

– И кто он?

Старик хмыкнул и покосился на Элефанти здоровым глазом.

– Я бы тебе рассказал всю историю по главам, но стоит ли рисковать в моем возрасте? Может, просто перестанешь гоношиться и послушаешь нормально? – Он угрюмо улыбнулся, а потом завел, не вставая с кресла:

Пусть мрачна была война,

Но нас Венера повела.

Венера, Венера, сердце мое,

В Виллендорфе навек тебя воспоем.

Венера-краса,

Уж закрыты глаза,

Ты пропала, но все же не зря.

Когда замолчал, обнаружил, что Элефанти прожигает его взглядом, поджав губы.

– Если тебе дороги твои зубы, – сказал Элефанти, – больше не пой.

Старый ирландец сконфузился.

– Я говорю без задних мыслей, – сказал он. – Много лет назад мне кое-что досталось. Мне нужна твоя помощь, чтобы это вернуть. И перевезти.

– И что это?

И снова старик пропустил вопрос мимо ушей.

– Я одной ногой на кладбище, малой. Уже на выходе. Мне от этого пользы не будет. Легкие отказывают. У меня есть взрослая девица, дочурка. Я передаю ей пекарню бейглов. Хороший чистый бизнес.

– С чего ирландец вдруг печет бейглы?

– А что, это незаконно? Насчет копов не переживай, сынок. Приезжай сам посмотреть, если хочешь. Годное предприятие. Мы в Бронксе. Сразу на съезде с шоссе Брукнер. Сам увидишь, со мной все четко.

– Если ты такой четкий и чистый, то отдай дочери, что у тебя есть, и живи со спокойной душой.

– Я же сказал, что не хочу вмешивать дочурку. Забирай ты. Можешь оставить себе. Или продать. Или продать и поделиться со мной малостью, а остальное оставить себе. Как пожелаешь. Вот я с этим и закончу. Хотя бы не пропадет зря.

– Тебе бы свадьбы организовывать, мистер. Сперва просишь меня что-то перевезти. Потом хочешь отдать это мне. Потом – чтобы я это продал и отдал тебе долю. Да что это такое, господи боже ты мой?

Старик покосился на Элефанти.

– Однажды твой старик кое-что мне рассказывал. Говорил, что, когда он вышел, ты хотел работать на Пять семей. Хочешь знать, чем кончается такая история?

– Я и так знаю, чем она кончается.

– Нет, не знаешь, – сказал Губернатор. – В тюрьме отец тобой хвастался. Говорил, однажды ты как положено продолжишь его дело. Говорил, ты умеешь хранить тайны.

– Еще бы. Хочешь одну? Мой старик помер и больше по моим счетам не платит.

– Чего ты завелся, сынок? Твой отец сделал тебе подарок. Принял на хранение эту штуку. Берег для меня много лет. И у тебя к ней ключ.

– Откуда мне знать, что я уже не открыл этим ключом дверь и не продал то, о чем идет речь? – спросил Элефанти.

– Ежели так, ты бы не отсиживал зад в этом благословенном богом вагоне в такую рань, чтобы перевозить барахло, которое сам зовешь товаром, а если я правильно помню по старым денькам, посмотрим-ка… трехметровый кузов, тридцать четыре ящика, по сорок восемь долларов ящик, и если это сигареты и где-нибудь пара ящиков бухла, то речь идет о… дай бог пяти тысячах прибыли и полутора на кармане, когда дашь на лапу всем, включая Горвино, который заправляет этим доками, – и кстати, знай твой отец, что ты все еще ходишь под Горвино, наверняка бы тебе накостылял. И уж точно был бы потрясен.

Элефанти побледнел. А у старика хватало наглости. И мозгов. Да и смысла в речах.

– Значит, цифры складывать ты умеешь, – сказал он. – И где же эта штука, которую нельзя называть?

– Я только что назвал. В ячейке, наверное.

Элефанти пропустил это мимо ушей. Никаких названий он еще не слышал. Так что спросил:

– Квиток есть?

– Что?

– Ну, чек? Квитанция со склада. Какая ячейка твоя?

Ирландец нахмурился.

– Гвидо Элефанти квитанций не выдавал. Хватало его слова.

Старикан молчал, пока Элефанти это осмыслял. Наконец Элефанти заговорил:

– У меня пятьдесят девять ячеек. Все закрыты на замок лично теми, кто их снимает. Ключи есть только у владельцев.

Ирландец рассмеялся.

– Будь ты человеком. Ну может, не в ячейке.

– А где тогда? Где-то зарыто?

– Если будешь соображать вполсилы, мы с тобой каши не сварим. Оно должно оставаться чистым, сынок. Чистым, как мыло «Палмолив». Твой старик за этим бы проследил.

– Это как еще понимать?

– Напряги извилины, малой. Где бы оно ни хранилось, оно должно оставаться чистым. Считай, оно и есть мыло или внутри куска мыла. Вот какое оно маленькое. И я думаю, точно останется чистым, если хранить в большом куске мыла. Такого оно размера.

– Мистер, приходишь ты ко мне, поешь загадками. Говоришь, эту хрень – что бы это ни было – нужно отвезти в аэропорт на грузовике, хоть она размером с кусок мыла. Что она должна быть чистой, как мыло, а то и быть мылом. Я что, по-твоему, такой дурак, что буду землю носом рыть ради мыла?

– Мыльной пены можно будет накупить с прибыли на три