– Ыыыыы!

– Уфффееееее, – выдохнул потом Микки.

– Фрхфрхр, – потряс он головой.

И стал заваливаться набок, потому что кровь полилась очень быстро и ее было очень много, так, что все поняли, Микки пришел если не конец, то что-то очень похожее на него. А первым, кто бросился оттаскивать пса, был я. Картина маслом. Я пытаюсь оттащить Пирата, а Микки сучит ногами, правда, все реже, и мы уже пропитаны кровью, блин, меня чуть не вырвало. Кто-то кричит, что нужно сунуть в пасть собаке палку. Ага, говорю я, только делайте это побыстрее, потому что псина вот-вот бросит Микки и займется мной.

– Тащи, тащи! – командует Снуппи и тянет плечом палку, которую всунул в пасть собаке.

– Тащу! – кряхчу я.

– Вот так, – пыхтит Снуппи, а все вокруг толпятся, – сынок, внимание, береги лицо!

Подсказка приходит очень вовремя. Я едва уворачиваюсь от пасти Пирата, который вошел в раж и теперь ему наплевать, что я его товарищ по несчастью, то есть похмелью. Еле уворачиваюсь и бью ногой шавку в бок. Пока пес успевает группироваться у стены, куда он отлетел, я прыгаю на него сверху. Это не так безобидно, с учетом моих девяноста килограммов. Хэк! Пират выдыхает из себя пену и что-то пахнущее старым мясом и дрыгает лапами. Ну прямо как Микки-Маус пару минут назад. Я вскакиваю – если бы не заторможенная реакция пса, мне был бы конец – и снова падаю на него. Я такой приемчик видел в передаче про борьбу без правил. И так раз десять. Под конец ребра пса проступают сквозь шкуру, и я отползаю сам.

– Уносите его, уносите! – говорит Дровосек, и меня уносят из павильона. – Быстрее, вдруг пес очнется!

– Не очнется, – хриплю я. – Как там Микки? Как там парень?

– Ни фига не понятно, – тяжело дышит Дровосек, помогая мне встать за дверью и присесть на лавочку. – Ему как будто кусок сырого мяса на морду приклеили.

– Твою мать, – говорю. – Бедный парень.

– Ты молодец, – говорит Дровосек. – Он вечно тебя подставлял, а ты его спас. Никто не ожидал от тебя такого…

– На хер сантименты, – смущенно говорю я. – Где он? Уже увезли?

– Ага, – говорит Дровосек.

…Полиция опросила нас и поехала. Мы со Снуппи пьем вино прямо из горлышка на небольшом мостике через Озеро Приключений – предварительно сплюнув в дымящуюся «чистейшую и подогретую до38 градусов по Цельсию воду, которая, по рекомендациям специалистов, „пригодна не только для купания ваших малышей, но даже и для питья“. Снуппи спрашивает:

– Что это за херня?

– Снуппи, клянусь, – говорю я, – откуда мне знать? Видно, мы что-то не рассчитали и пес решил растерзать всех трезвых.

– Да, – неуверенно говорит он, и я радуюсь, что не поделился с ним планом, – вот мы облажались.

– Снуппи, старичок, а что делать? – расстегиваюсь я. – Думаешь, я фашист какой? Мне тоже жаль, что так получилось. Но мы же не можем рассказать об этом кому-то.

– Конечно нет, – уверенно говорит он и тоже расстегивается.

– Ох, хорошо, – говорю я, и слеза катится по моей щеке, – как хорошо-то…

– В горяченькое отлить всегда что надо, – подтверждает присоединившийся Снуппи.

– К тому же, – застегиваюсь я, – он сам виноват, придурок.

– Точно, – задумчиво говорит Снуппи и открывает вторую бутылку. – Как там говорится?

– Не рой другим яму, не то сам упадешь.

– Ага. Теперь можно расширить. И не сочиняй для других никаких инструкций и никаких уставов, потому что под их действие можешь совершенно случайно попасть и ты.

– Верно, Снуп. А как ты счи…

– Давай допьем вино молча, Крошка Енот. В знак скорби. Он неприятный тип, но все равно ведь…

Я подчиняюсь. Мы еще около часа пьем вино и глядим на прозрачную теплую воду. На легкий дымок над ней. Вода прозрачная, и на дне бассейна, украшенного аляповатыми цементными «кораллами», поблескивают желтые и серебряные монетки. Как будто небо отражается в Озере Приключений, думаю я. Небо тоже все в блестках, правда, вода в нем черная. А может, и прозрачная, как у нас, просто в небе нет подсветки. А когда нет света, вода всегда кажется черной. Из-за этого я как-то в детстве испугался моря ночью, рассказывала моя мать. Я делаю глоток и держу вино во рту.

Босой пятилетний пацан пошел с матерью ночью к морю. Через сухой песчаный пляж, поросший папоротником и травой. Ночью. За спиной были огни дома отдыха. Впереди что-то темное и шумящее. В этом темном отражались огоньки с берега. Когда огоньки выключились, тьма сошла на мир. В доме отдыха все утихло. Было слышно тихое шипение волн. Пацану показалось, что это море медленно в темноте стало разливаться. На весь мир. И первым на пути воды стоит он, он. Бежать к людям было поздно, решил мальчишка. Тогда, рассказывала мать гораздо позже, он встал перед ней, держа за руку, и прикрыл собой. Кажется, это был единственный раз, когда в ее голосе слышна была гордость.

Я чувствовал это.

Я часто думал о том, что моя улица, и мой парк, и мой город – это целый мир.

Если чем и отличается 38-я улица от остального мира, так это размерами. Не буду врать – она значительно меньше. Как будто Бог-отец подарил сыну уменьшенную копию вселенной, чтобы тот, когда подрастет, смог управиться и с оригиналом. На 38-й и в парке есть все – святые и пророки, грешники и праведники, преданность и ложь, а еще разбитый асфальт тротуаров, в трещинах которого осенью волнуются холодные моря. Есть свои герои и Геростраты. Сады Семирамиды представлены на 38-й улице горшками с геранями, кактусами и другой живностью, которая разговаривать и двигаться не умеет. Эти горшки в теплое время года хозяйки выставляют на карнизы. И усталый путник, бредущий в винный магазин «Аистенок», радуется, глядя в зеленые окна, и на несколько мгновений забывает, куда, зачем и почему идет. Сумерки сглаживают морщинки у глаз его, и что-то очень доброе сжимает сердце. Но у дверей магазина путник спохватывается, нечаянно столкнувшись с пожилым мужчиной в костюме и с папкой в руках, – тот пьет пиво, глядя на мир бесцветными глазами; узнав в нем своего бывшего учителя физкультуры, путник выжидательно улыбается и проходит в стены храма. Храма отчаявшихся и убогих, спившихся, жаждущих, похмельных и просто покупателей минеральной воды, думаю я с умилением.

Магазин «Аистенок» ничем не заслужил своего нежного и трепещущего, как белое перо под жесткими пальцами, названия. Стены его грязны, а с южной стороны так вообще поросли вьюнком. Но магазин – старожил 38-й улицы. Он воздвигнут до ее основания, он прародитель ее и будет возвышаться над полуразрушенными остовами зданий улицы году в 2500-м. То-то полюбуемся. Об него разбивались бурные волны национально-освободительного движения, к нему идут, как к матери, и засыпают, спокойно и доверчиво, как на руках матери, и многие жители 38-й ненавидят его, как многие же – матерей. Много раз писали жалобу в городское управление с просьбой снести его, убрать. Но твердыня устояла.