О том, что готовится, знал камергер и великий молчальник Брокдорф, преданный великому князю. Вместе они придумали военное костюмированное дефиле, каких Россия еще не видывала. Наследник трона мечтал зело удивить императрицу и свою супругу, доказать, что он не безропотный увалень, не Петрушка на посмешище, не фигляр с оловянной шпажкой. Он — будущий монарх. Он знает, что нужно неповоротливой, отсталой России. Он ее пробудит — прусским маршем, флейтами и барабаном! Но, тсс, тише — это пока секрет.

В своих покоях великий князь шушукался с Брокдорфом, потом оба смеялись, курили трубки, выпивали и шептались вновь. Супруга Екатерина ненавидела и Петра, и его приспешника-голштинца. Заговорщицкого шепота она не расслышала. Императрица Елизавета почитала загадочные улыбки племянника мальчишеством, баловством и ни о чем не подозревала. Но ее верный пес Александр Шувалов чуял недоброе.

Петр терпеливо ждал, Брокдорф регулярно докладывал, как формируют, пакуют и перевозят его сюрприз из Киля в Кронштадт, из Кронштадта — в Ораниенбаум. И наконец, в апреле 1756-го, когда Екатерина с сыном и вельможами перебрались в город «апельсиновых дерев», настало время открыться. Петр Федорович в наглом синем мундире голштинских войск, который носил до этого лишь в своих комнатах, скомандовал семейству выйти на балкон, вельможам и полкам — выстроиться перед дворцом. Нехотя подчинились. Воодушевленный великий князь дал начало торжественному маршу. Показались его обожаемые синие голштинцы, его немецкие войска, его сюрприз!

Рослые, подтянутые, стальные, они шли красиво, нога в ногу, тянули носок и молодецки печатали шаг, согласно уставу, который знали до последнего шпицрутена. Придворные притихли. Тишина эта пахла грозой. Екатерина послушно стояла на балконе и хранила молчание — изо всех сил пыталась не рассмеяться от ужаса и комизма представления. Рядом недовольно сопел ее недруг, елизаветинский пес Александр Шувалов. В ту минуту он был соратником. Граф ненавидел Петра и не мог скрыть раздражения: нервный тик перекосил лицо, пришлось прикрыться кружевным платком, пусть думают, что это слезы умиления.

Великая княгиня наблюдала за русскими солдатами, выстроенными у дворца. Притихшие, суровые, напряженные, всем своим видом они показывали, как презирают крыс-голштинцев. Кто-то даже зло сплюнул. Потом в своих записках она припишет им такие слова: «Эти проклятые немцы все проданы прусскому королю. Это все предателей приводят в Россию».

Петр Федорович устроил этот парад с заделом на будущее. Такими, стальными и немецкими, должны стать русская армия и государство. Голштинское представление — пролог будущих реформ. Бедняга наследник не понимал, что этим дефиле он настроил против себя полки и двор и подписал себе смертный приговор. Русские солдаты были против голштинцев. Русские вельможи были против голштинцев. И его супруга, София Августа Фредерика фон Анхальт-Цербст, в православии Екатерина, тоже была против голштинцев и всех вообще немцев. Россия не должна стать Пруссией, Петр Федорович не должен стать императором — она это понимала. И, наблюдая позорный немецкий парад, во мнении своем утвердилась.

Великая княгиня тоже умела таиться и ждать. Она подготовила супругу ответный сюрприз: 28 июня 1762 года совершила государственный переворот. Петр III был свергнут и вскоре скончался от апоплексического удара, столь распространенного среди русских монархов. София Августа Фредерика стала императрицей Екатериной II. Она быстро забыла о своих немецких корнях, преобразилась в просвещенную и жестоко карающую Минерву, из Зевесовой главы рожденную, великую наследницу славных дел Петровых. Свой неоклассический костюм, свои блистательные латы она превратила в действенное средство военно-политической пропаганды.

«Зрелище странное, привлекательное, пленительное», — писал историк Александр Брикнер о Екатерине II во время переворота 1762 года. Он не участвовал в нем, не видел дерзновенную государыню в гвардейской форме, мчащуюся в Петергоф с разнаряженной свитой, чтобы арестовать ненавистного Петра III. Но с помощью мемуаров и портретов ему удалось в подробностях изобразить судьбоносные для России события и главную их участницу, будущую русскую императрицу. Ей, бесспорно, шел «военный униформ», и смотрелась она верхом на жеребце и правда восхитительно.

Екатерина умела без слов вести речь так, чтобы ее поняли и безграмотные унтера, и первые государственные вельможи. Одежда была ее особым беззвучным военно-политическим языком. Когда она желала о чем-то сообщить, то просто надевала костюм, например, в 1762 году офицерским мундиром объявила о начале государственного переворота. Это был хорошо продуманный ход. Екатерина рассчитывала на поддержку всех тех, кто ненавидел пудреных пруссаков и Петра III, кто мечтал о возвращении благословенных времен императрицы Елизаветы. И потому выбрала старый добрый, многими любимый мундир той самой елизаветинской эпохи, словно бы говоря: «При мне все будет как при матушке-государыне». Ее намек прекрасно поняли и при дворе, и в армии.

Великой княгине кафтан одолжил Александр Талызин, молодой, ничем не примечательный подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка. И мундир его тоже был скромным — однобортным, с отложным воротником, золотой обшивкой и медными пуговицами. Никакого гвардейского шика.

Впрочем, Екатерина о шике тогда не думала. Она думала о том, какое впечатление произведет на петербургские войска. И еще о том, чтобы кафтан хорошо сидел. Талызин был невысок и худощав. Мундир, хоть и пришелся Екатерине впору, не сходился на груди. Перевязываться на амазонский манер императрица не решилась и придумала другой способ: к верхним петлям прикрепила шнурки, которые пристегнула к пуговицам. Так по крайней мере грудь не вываливалась и борты не расходились.

Свой бунтарский наряд она составила из всего, что было под рукой. Мужские бриджи-кюлоты, скорее всего, были ее собственными — узкие бриджи Талызина ей бы не подошли. Ботфорты, возможно, тоже подобрала в своем богатом гардеробе: к тому времени она скопила множество мужских вещей, которые иногда надевала на маскарад. Темляк, украсивший шпагу, Екатерине преподнес Григорий Потемкин, служивший в лейб-гвардии Конном полку (этим отчасти объясняется любовь императрицы к конногвардейцам, полковником и шефом которых она стала). Через плечо будущая царица надела ленту ордена Святого Андрея Первозванного, которую буквально вырвала из рук обомлевшего графа Панина.

Мундир лейб-гвардии Семеновского полка Александра Талызина, в котором Екатерина II совершала государственный переворот. Отчетливо видны шнурки, прикрепленные императрицей к верхним петлям. Фотография начала ХХ в.

В шляпе с дубовыми ветвями, в мундире, ленте и ботфортах Екатерина была уже не молчаливой супругой Петра III. Она была карающей императрицей, «странной, привлекательной, пленительной», которой так восхищался историк Брикнер.

Мундир государыни говорил о том, что она против «прусских» реформ Петра III и против прусской формы. Екатерина словно бы обещала офицерам свое покровительство, награды, земли, крестьянские души, всё, что они пожелают. Гвардейцы ее поняли и поддержали переворот.