Тем временем Алиса сняла с носа паука (ей надоело, что на нее столь откровенно пялятся) и опустила на землю. Радужного кроху это привело в такое изумление, что Беньямин невольно рассмеялся. Оливер, которому хотелось загладить недавнюю грубость, воспользовался шансом и решительно шагнул вперед, всем своим видом выражая раскаяние. И хотя его жест был не слишком красноречив, Беньямин вполне его понял. На этот раз он широко улыбнулся в ответ и так же молча покачал головой, будто говоря: «Все в порядке. Ты мне с самого начала показался малость придурковатым».

Оливер с благодарностью кивнул.

И это было началом очень ценной дружбы.

* * *

Теперь вернемся к нашему мордешору.

Лейли, как вы помните, заперлась в уборной. Сейчас она, полностью одетая, покачивалась на спине в ванне, а мокрая одежда плавала вокруг, точно линялые крылья огромного мотылька. Воды было так много, что она с каждым движением выплескивалась из фарфорового чрева, рискуя затопить единственное убежище Лейли.

Но та была слишком занята, чтобы заметить подобную мелочь.

Лейли неотрывно смотрела в потолок, пересчитывая моль, чтобы не расплакаться, и короткими, судорожными вдохами втягивала воздух. Сердце трещало, грозясь расколоться на части. Девочка дрожащими руками ощупала искривленные кости и испустила тихий всхлип. На ее худеньких плечах лежало бремя такой непомерной ответственности, что она буквально ощущала, как смещаются под ним позвонки и выворачиваются суставы. Лейли онемевшими пальцами расстегнула браслеты и нагрудник, вытащила их из воды и бросила на усеянный трещинами мраморный пол, куда они приземлились с оглушительным грохотом. Она поморщилась от звука, но даже не повернула головы.

Эти древние узоры – что толку было от них теперь? Они пришли из других времен, когда кровь мордешора была столь драгоценна, что отливала на снегу голубым. Нет, этот продуваемый всеми ветрами особняк, эти выцветшие одежды – Лейли ковырнула сколотый сапфир на платье – были наследием иной эпохи. В работе мордешора не осталось ничего почетного. Смерть больше не обставлялась пышными ритуалами, приличествующие случаю слова и жесты забылись за ненадобностью. Лейли коснулась голубых венок, которые обвивали ее предплечья, и вдруг расхохоталась оттого, как много жизни принесла в жертву смерти.

Продолжая истерически смеяться, она почти с головой погрузилась в воду, и та превратила вроде бы радостные звуки в нечто странное и пугающее. Голос Лейли, искаженный вспышкой неестественного веселья, зловеще заметался под арочными сводами. Внезапно она осеклась, вздрогнула всем телом – хотя ванна была наполнена чуть ли не кипятком, – и замерла с глазами, расширенными от страха. После чего резко села и, хрипло выкашляв остатки смеха, схватилась за фарфоровые бортики серебряными руками.

Этот длинный кошмарный вечер даже не думал заканчиваться.

Только бросив Алису и Оливера, Лейли заметила, что ее кисти стали полностью серебряными. Открытие так ее подкосило, что она боком повалилась в наполненную ванну и до сих пор продолжала лежать в ней навзничь. Теперь же она подняла руки, потрясенная и завороженная, чтобы получше разглядеть тонкие серые язычки, которые обвивали ее запястья.

Лейли всегда думала, что готова к смерти. Потомственный мордешор, она давно должна была переступить страх небытия. Но лишь сейчас она начала понимать, что пугает ее не смерть, а умирание; именно бессилие перед лицом собственной смертности выкорчевало из ее сердца последние ростки мужества.

И все же…

Чем дольше Лейли вглядывалась в пожирающую ее болезнь, тем спокойнее становилась. Момент смерти казался теперь ближе, чем когда-либо ранее, и Лейли утешала простая уверенность: боль, страдания и постоянное одиночество вскоре подойдут к концу. Видите ли, недуг пожирал ее все быстрее. При таких темпах она должна была умереть к концу недели – и даже не представляла, можно ли этому помешать.

Как ни печально признавать, только эта мысль – ужасающее обещание освобождения – помогла ей унять дрожь, наконец согреться, выдохнуть и найти в глубине души горстку сил. Сил, чтобы протянуть еще несколько дней, прежде чем настанет пора сбросить последний покров человечности.

Ее незваные помощники просто чуть-чуть опоздали.

* * *

Лейли грузно поднялась в воде и начала стаскивать слои промокшей одежды. Все, чем она владела, было унаследовано от какого-нибудь мертвеца. Платья, плащи, ботинки и шарфы принадлежали маме или бабушке – это были следы другой эпохи, модные задолго до ее рождения. Вся собственность Лейли – от дверных ручек до суповых тарелок – пришла из иного, больше не существующего мира. Девочка дождалась, когда каждый предмет одежды плюхнется в ванну, вытащила из слива затычку, завернулась в банный коврик и уже двинулась к своей комнате, когда…

Ох.

Она почти забыла.

Оливер, добрая душа, выломал окно ее спальни.

* * *

Пока Лейли не было, ветер и снег с беспощадной жестокостью разносили ее комнату. На разбитом окне наросли сосульки; вокруг мебели сжались прозрачные кулаки мороза. Ветер набросал на пол пригоршней снега, часть снежинок подтаяла и растеклась лужами в виде скелетов. Лейли поскребла ногтем единственное мутное зеркало, затянутое ледяной пленкой, и невольно вздрогнула. За ночь комната выстыла похлеще склепа, и девочка поджала пальцы ног, обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. Затем она трясущимися пальцами достала комплект чистой, хотя и погрызенной молью одежды из скрипучего покоробленного гардероба и принялась натягивать на себя бесконечные слои древней ткани.

Плотные, мерцающие серебром колготки, безнадежно протертые на коленях и худо-бедно заштопанные на носках. Пара пуховых водолазок и бирюзовые штаны на меху. Тяжелое, инкрустированное рубинами платье в пол – его искусно расшитые рукава тоже зияли дырками на локтях, в корсаж въелся застарелый запах крови, а на спине не хватало шести бриллиантовых пуговок, – и жилет из крашеных перьев, подпоясанный нитью старого жемчуга. Наконец Лейли застегнула на бедрах мокрый ремень с инструментами и сунула ноги в пару бордовых ботинок, чья нежная шелковая поверхность давно пропиталась грязью и кровью.

Лейли бессчетное множество раз пыталась продать фамильные реликвии, но никто в этом суеверном городке не рисковал донашивать вещи мордешоров и не соблазнялся даже золотым шитьем и сапфирами. Поэтому Лейли тихо голодала, медленно умирала и плакала, когда никто не видел, – эта девочка, которая с равным достоинством носила алмазы и смерть.

Она медленно выдохнула, успокаиваясь.

Затем повязала вокруг головы свежий шарф, накинула на плечи красный плащ и приняла важное решение.

Видимо, Лейли смыла гордость в трубу и оставила ее там догнивать вместе с планами на уборку, – потому что собиралась сделать нечто, чего ее достоинство никогда бы не позволило.

Она собиралась попросить о помощи.

Вероятно, загадочные незнакомцы и опоздали с помощью ей, но они еще могли помочь городу. Если бы Лейли только удалось убедить Алису и Оливера вернуться, они бы, возможно, успели переправить оставшихся мертвецов в Запределье, прежде чем станет слишком поздно. Видите ли, смерть Лейли должна была вызвать в Чаролесе такие разрушения, каких его жители даже не могли представить. Глупые горожане бросили ее на произвол судьбы – осиротевшая девочка стала легкой мишенью для самых жадных, жестоких и женоненавистнических из них – и не раз лишали Лейли заслуженного заработка, зная, что кровь мордешора все равно обяжет ее взяться за работу.