— Если вам угодно знать мое мнение, то я полагаю, что доступность искусства для бедных не вполне уместна, а следовательно, так же неуместно продавать свои картины за пару медяков!

Придет день, когда и Моне станет придерживаться этой точки зрения. Но пока до этого было еще далеко. Иллюстрацией может служить тот факт, что весной 1870 года оба полотна художника, предложенных на рассмотрение жюри Салона, вернулись назад с комментарием: «Неприемлемо». Добиньи, входивший в состав отборочной комиссии, впал в ярость:

— Я люблю эту живопись и не допущу, чтобы моим мнением пренебрегали! Вы полагаете, что я ничего не смыслю в своем деле?

И он покинул заседание комиссии, проходившее во Дворце промышленности, громко хлопнув дверью. Увы, Моне это служило слабым утешением.

Может быть, утешение явилось к нему 28 июня, в мэрии VIII округа, в день, когда в присутствии своего друга и свидетеля события Курбе он официально зарегистрировал брак с Камиллой Донсье? Откровенно говоря, в это слабо верится. Мы уже не раз имели возможность убедиться, что Клода и Камиллу связывали отношения, не очень напоминавшие бурную страсть. Почему же все-таки этот брак, при заключении которого не присутствовали ни отец Клода, Адольф, ни старая тетушка Мари Жанна, состоялся? По всей вероятности, причина была самая прозаическая. Замужество позволило Камилле получить скромное приданое в размере 1200 франков (целое состояние для молодой четы!), а также дало надежду стать наследницей отца и рассчитывать на то, что спустя три месяца после его смерти ей достанется еще 12 тысяч франков. Впрочем, пока папаша Шарль Клод Донсье, которому пошел шестьдесят пятый год и который выглядел вполне бодрым, не демонстрировал ни малейших признаков готовности расстаться с подобной суммой. Добавим также, что несколькими днями раньше жених и невеста подписали контракт, согласно которому Камилле не грозили никакие неприятности, «связанные с долгами ее мужа».

Даниель Вильденштейн[17] — автор, от внимания которого, судя по всему, не ускользнула ни одна подробность из жизни Моне, отмечает, что в связи с бракосочетанием художник должен был представить в мэрию хоть какой-нибудь документ, удостоверяющий его статус военного, но ни одной официальной бумаги у него не оказалось. «На бланке учетного листка военнослужащих за 1870 год, направленного в военный отдел городского муниципалитета, мэр своей рукой начертал: „Призван в 1860 году“. Подобная отметка означала, что человека могут в любой момент снова вызвать в призывную комиссию. Внизу листка стояла приписка: „Указанный молодой человек обратился в комиссию с заявлением, в котором утверждал, что числится в Первом подразделении африканских стрелков, и сообщил о своей женитьбе, состоявшейся в тот же день“. На обратной стороне бланка муниципальный чиновник составил запрос командованию полка с целью проверки сведений, сообщенных „господином Моне“. Отныне тому приходилось все время помнить, что он как военнослужащий запаса привлекает к себе живой интерес со стороны властей».

Между тем «военнослужащий запаса», обзаведясь законной женой и энным количеством банкнот, решил провести несколько дней в Трувилле. Камилла и Жан отправились вместе с ним. Сделав по пути небольшой крюк, они ненадолго остановились в Лувесьенне и заглянули к Писсарро, которому Моне, опасаясь судебных исполнителей, оставил на хранение несколько полотен, и наконец устроились в скромной прибрежной гостинице. Это невзрачное заведение носило гордое имя «Тиволи»[18].

По всей вероятности, именно в Трувилле его застала печальная весть о кончине старой доброй тетушки Мари Жанны. Той, что так долго поддерживала художника, не стало 7 июля. Спустя еще несколько дней Моне и весь Трувилль узнали о том, что император Наполеон III объявил войну Пруссии, находившейся тогда под властью Бисмарка. Война? Подумаешь, пустая формальность, говорили друг другу жители города.

А что еще они могли сказать? Военного министра маршала Лебефа спросили:

— Господин маршал, готовы ли мы к войне?

И Эдмон Лебеф, молодецки выпятив грудь, ответил:

— Совершенно готовы! — Потом подумал и добавил: — Вот увидите, поход от Парижа до Берлина будет чем-то вроде прогулки с тросточкой!

Очевидно, министру забыли доложить, что его Генеральный штаб не располагал ни одной картой местности!

28 июля император, и без того пребывавший в отвратительном настроении, прибыл в Мец и обнаружил полную неразбериху во всем. Дальше дела пошли еще хуже. «Отечество в опасности!» — наперебой кричали заголовки республиканских газет. 7 августа императрица Евгения, правившая страной, пока ее не совсем здоровый супруг распоряжался на фронте, издала указ о призыве в национальную гвардию всех дееспособных граждан в возрасте до 40 лет.

Когда эта новость докатилась до нормандского побережья, Моне испугался: неужели ему, и так уставшему бороться за кусок хлеба, придется идти воевать неизвестно за что?

Вечный бой… Он снова съездил в Гавр, переговорить с отцом. Тот наотрез отказался помогать сыну. Впрочем, его в тот момент занимали совсем другие заботы — на 31 октября была назначена его собственная свадьба с Амандой Ватин. Из письма Клода Моне Будену мы знаем, что он оставил Камиллу и Жана в Трувилле, в «Тиволи», и теперь ломал голову, как вызволить их оттуда, ибо у него не осталось ни гроша, чтобы оплатить счет. Также известно, что одновременно он внимательно наблюдал за отплытием из гаврской гавани трансатлантических судов. «Бегство в Англию приняло повальный характер… Сегодня на пристани осталось две сотни пассажиров…»

Однако к этому времени Моне, похоже, овладел искусством искать и находить источники средств к существованию. Доказательством служит тот факт, что ему в конце концов удалось как-то уладить дело с владельцем гостиницы и освободить «заложников Тиволи» — жену И сына. После чего он, не горевший желанием вступить в ряды национальной гвардии, а тем более стяжать славу разведчика или добровольца-партизана, исхитрился приобрести билет на корабль, отправлявшийся в Лондон. Камилла и Жан, которым пока ничто не угрожало — о приближении улан к порту еще не шло и речи, — намеревались присоединиться к нему позже.

Моне уже жил в Сити, на Эйрандел-стрит, в доме номер 11, когда некий младший лейтенант — «белокурый, высокий и стройный, самых изысканных манер, имевший в своем облике что-то от Иисуса, только более мужественный (…), отличный парень, всегда мягкий в обращении и пышущий здоровьем»[19], вступивший в полк зуавов, пал под прусскими пулями в битве у прелестного городка Бон-ля-Роланд, что в департаменте Луаре. Этот самый младший лейтенант, обладавший «всеми достоинствами благородной молодости — верой, честностью и тактом», в жизни Клода Моне играл роль доброго самаритянина. Звали его Фредерик Базиль.

Базиль встретил смерть 28 ноября 1870 года на берегах Луары. Клода Моне на берегу Темзы ждала встреча с Дюран-Рюэлем.