должен был быть немощен, капризен, у него могла быть язва или цирроз печени в слабой форме. Он должен был бы носить белье от Версаче и за день выпивать три бутылки «Бордо», а любимым выражением его могла быть фраза «Я сегодня не в духе». А Андрей был слишком молод, простоват и не очень-то умен. Но я думала, что выхожу за него замуж не потому, что он любит меня, а потому, что я всегда буду для него чем-то недосягаемым, тем, что он не может понять и что безумно привлекает его, как привлекают людей картины Босха — красивые и кошмарные одновременно.

Он умылся, заправил рубашку в брюки и вышел к гостям, а я сидела на бортике ванны и рассматривала собственные ноги. Они такие красивые были в белых чулках с подвязками, а то, что находилось между ними, было гладко выбрито, и покраснело, и припухло. Пальцы трогали горячую влажность, терпкую, скользкую, неготовую принадлежать одному мужчине, — но я сказала себе, что ошибаюсь. Просто потому, что трудно поверить в то, что больше нельзя приглашать на дачу гостей и нельзя давать посторонним мужчинам свой телефон, а выходя в магазин, я должна буду думать о том, что нужно купить, чтобы приготовить ужин, а не о том, что хозяин синей «вольво», стоящей у подъезда, смотрит на меня не очень скромно.

Что происходило потом, я помнила смутно — слишком много суеты. В ресторане было душно, от запаха роз у меня разболелась голова, а Андреев друг, который сидел слева от меня, все время гладил меня по колену. Он был низкорослым, с толстым перебитым носом и с маленьким шрамом над верхней губой, но мне так хотелось, чтобы его рука поднялась выше. Он дразнил и меня и себя, но остановиться не мог, и в итоге я пересела. Ненавистные мне крики «Горько!» раздавались все чаще, наверное, потому, что народ был уже сильно пьян, а Андрею так нравилось со мной публично целоваться, что я вынуждена была стереть помаду салфеткой, чтобы хоть себя не ненавидеть за то, что она размазана.

Поздно ночью лимузин, едва втиснувшись в тесный дворик, привез мужа и жену в новое жилище. Паркет был скрипучим, мыло — земляничным, а Андрей — невменяемым. Настолько, что заснул в костюме, среди букетов, кинутых на кровать. Я несколько раз проверяла, жив он или нет, а один раз поймала себя на мысли, что была бы не против, если бы он вдруг перестал дышать.

Так вот и получилось, что никакой мало-мальски брачной ночи у меня не было. Утром ему было плохо физически, а мне морально — я впервые спала с мужчиной в одной комнате и не занималась с ним сексом. Пытаясь возместить пробел с утра, я потерпела поражение — его рвало в туалете, ему было тяжело двигаться, и он хотел только спать. Я сидела в ванне, среди цветов, обрывая лепестки и бросая в воду, пила шампанское и с некоторой брезгливостью рассматривала стены, обклеенные календарями с тайскими красавицами.

Я никогда не была раньше в таких старых домах. Мы несколько раз приезжали сюда до свадьбы, потому что у него дома были родители, а на дачу звать я его не хотела. Я не признавалась себе в этом, но мне начало надоедать однообразие. Я изначально не могла сказать, что он делал что-то необыкновенное, а по прошествии четырех месяцев знала, как он будет дышать сейчас, а что скажет через две минуты. Но все-таки раз пять мы здесь были.

Однако квартиру я толком не видела, да она и не интересовала меня, а вот сейчас надо было все как следует рассмотреть — в конце концов, мне предстояло здесь жить. Потолок был весь в трещинах, давно вышедшие из моды бамбуковые палочки колыхались от дуновения ветерка, раздражая, а посуда была из дешевого фаянса. Мне хотелось думать о том, как здесь можно все изменить — покрасить стены красивой краской, положить покрытие, повесить новые шторы. Но чем больше я думала, тем меньше у меня оставалось желания что-то делать — слишком много надо было вложить в это денег и сил.

В какой-то момент мне стало страшно. Я вдруг представила себе, что среди полуразваливающихся кроватей и уродских плюшевых собак должен пройти остаток моих дней, я видела себя, постаревшую быстро, беременную, потом качающую ребенка — кричащего, красного. Андрея, приходящего поздно и навеселе, бутылку водки, которую я прячу от него в шкаф с бельем. И все это под бой часов — идиотских часов с маятником, висящих на кухне, — неотвратимый, символический, фатальный…

Надо было отключить бой у этих часов, и я вылезла из ванны. В коридоре висели рога — не такие, как у меня на даче, гораздо меньше и безо всякой головы, — я и раньше их видела. Они были облупленные и пыльные. Я залезла на маленькую скамеечку и потрогала пальцем пластинку, к которой они были прикручены. А потом изо всех сил потянула их на себя, вызывая тихий шепот старой стены и осыпая штукатурку.

— Эй, ты чего это, а?

Он немного пришел в себя, раз смог встать с постели. Он был бледным и взъерошенным, с красными рубцами на лбу.

— Хотела снять эту дрянь.

— А чем они тебе не нравятся? — Он похмельно прижался щекой к моей мокрой и голой попке.

Я пожала плечами. Я не могла бы объяснить, чем они мне не нравятся, но мне не хотелось, чтобы они здесь висели.

— Лучше помоги мне.

— Да брось ты. Прикольная вещь. — Он снял меня со скамеечки и тут же схватил за грудь.

— Ничего прикольного, как ты выражаешься, я здесь не нахожу.

— Да брось. — Он, похоже, чувствовал себя лучше. — Вот смотри.

Он встал прямо под рога и состроил идиотскую рожу, выпучив глаза и высунув язык.

— Смешно, правда?

— Да… Действительно смешно. — Я посмотрела на него, удивляясь, почему не могу улыбаться. А потом сказала себе, что уже знаю ответ, просто не хочу себе в этом признаться. Просто не хочу — и все…

Истина, снизошедшая на меня в первый день замужества, была совсем не такой страшной. Просто мне было немного стыдно говорить себе, что я совершила ошибку, — в конце концов, собственные ошибки не нравятся никому. Даже мне — считающей ошибки, промахи и недостатки лишь свойством моей натуры. Свойством, делающим ее еще привлекательнее.

Меня, например, никогда не смущало, что мое тело покрыто нежным розовым жирком, — я считала себя восхитительно аппетитной, а наличие