Превращаться в тень я научилась давно, еще в детстве. И вот теперь эта способность вновь пригодилась. Все просто. Если ваша жизнь находится в руках другого человека, то лучше оставаться незаметной, передвигаться бесшумно и лишний раз не привлекать к себе внимания. А мое истерзанное горем существо (и нет другого определения) вот уже неделю принадлежит сводному брату. Именно столько прошло времени с тех пор, как Егор произнес простые и одновременно убийственные слова:

– Опекунство нельзя оформить без согласия подростка, Дженни. Так ты согласна, чтобы твоим опекуном стал я?

– Да.

На принятие решения потребовалось меньше минуты.

Это только кажется, что у человека всегда есть выбор.

Впрочем, он был и у меня… Или я добровольно отправлюсь в ад, созданный Егором, где проведу два года до совершеннолетия, или предам память папы и позволю разрушить все, чего он достиг. А разрушением непременно бы с жадным удовольствием занялись мои дядя и тетя. Но для этого им нужно было заполучить меня с весомой частью наследства в придачу. Я хорошая добыча. Ценный приз. Выигрывает тот, кому я досталась.

Комнату я покидаю редко, и маршрутов обычно три. Ближе к обеду я отправляюсь на кухню, чтобы выпить сладкий чай. Устроившись на своем обычном месте за столом, я закрываю глаза и представляю, как привычно касаюсь локтя Павла и слышу голос папы. «Дженни, подумай, где бы ты хотела отдохнуть? Я бы с удовольствием показал тебе весь мир сразу, но это невозможно…» – например, говорит он. И я обещаю подумать, не сомневаясь, что впереди – вечность…

Иногда я спускаюсь на первый этаж, делаю медленный круг по гостиной, выхожу из дома и устремляюсь к бассейну. Сажусь на деревянный лежак, смотрю на воду и вспоминаю все то, что происходило здесь еще несколько месяцев назад. Павел учил меня плавать. Он обещал, что однажды я стану дельфином. Его руки ложились на мою талию, серо-голубые глаза смотрели нежно, улыбка вызывала прекрасное беспокойство…

И третий, самый болезненный маршрут: по лестнице вниз, свернуть направо и еще немного пройти. Комната Павла. Обычно я устраиваюсь на его кровати или за письменным столом, беру мобильный телефон и в тысячный раз читаю нашу давнюю переписку. Это хоть как-то согревает душу. Не знаю, зачем приношу блокнот и карандаши… С тех пор, как разбился самолет, на котором летели папа и Павел, не получается рисовать. Пальцы начинают дрожать, слезы душат, а на сердце быстро-быстро лопаются кривые красные стежки, кое-как стягивающие края глубокой раны.

Я не могу ездить на кладбище. Не представляю, где оно находится. В памяти всплывают лишь малозначительные детали: светофоры, деревья, автобусные остановки… А этого слишком мало. Конечно, можно задать вопрос бабушке, но она сейчас ни с кем не разговаривает, и я не смею нарушить плотную тишину ее комнат. Даже шепот там прозвучит, как крик. «Дженни, я хочу побыть одна…» – позавчера сказала бабушка, продолжая неподвижно смотреть в окно. И это была единственная фраза, которую она произнесла после похорон.

Дорогу знает Кирилл – наш водитель, но он наверняка сообщит Егору о том, что я собралась на кладбище в одиночестве. Скорее всего, мне это запрещено. Хотя если я исчезну с лица земли, никто плакать не станет. Уверена, Кирилл бы сам отвез меня, но… Иногда в гостиной или столовой я натыкаюсь то на бутылку виски, то на бокал. Подозреваю, именно из-за алкоголя мой сводный брат сам за руль не садится, и Кирилл поэтому занят с утра и до вечера.

Про Елену Валерьевну я все время забываю, будто она не живет в этом доме. Мы не видимся. Мать Егора по утрам куда-то уезжает, потом возвращается… И не всегда это происходит в тот же день. О ее появлении мне сообщают смешанные ароматы дорогих духов, изредка проплывающие по комнатам, черный палантин, небрежно оставленный на спинке кресла в гостиной, короткие возгласы: «Егор, я хочу с тобой поговорить!» или «Эмма, принеси кофе в мою комнату!» И еще бывает, я вижу машину Елены Валерьевны, когда направляюсь в бассейн. Но чаще это место пустует.

Не уверена, что хочу поехать на кладбище. Все кажется, будто вот сейчас, через секунду, откроется дверь и зайдут папа и Павел. Живые и невредимые. А случившееся – кошмарный сон, который обязательно забудется. И так страшно потерять эту полупрозрачную иллюзию, пустую надежду…

– Дженни, вы опять не поели, – со вздохом произнесла Эмма, глядя на нетронутую картофельную запеканку. – Скоро ваш организм окончательно отвыкнет от еды, и придется обращаться к врачам. Разве вы этого хотите? Категорически нельзя ставить над организмом такие эксперименты. Особенно в шестнадцать лет.

– Час назад я выпила кофе в столовой и съела довольно много печенья, – соврала я, пытаясь вспомнить, когда Эмма принесла поднос… Было неловко от того, что она ухаживает за мной и беспокоится. Это вовсе не входит в обязанности помощницы по хозяйству, но Эмма – хороший человек. Я поняла это недавно, сразу после случившейся трагедии. Больше никто и не общался со мной в те самые тяжелые дни…

– Дженни, я вас очень прошу, подумайте о своем здоровье. – Задержав на мне укоризненный и одновременно сочувственный взгляд, Эмма бесшумно направилась к двери. Показалось, будто из ее груди вырвался тяжелый вздох: полные плечи чуть приподнялись и судорожно опустились.

– Обязательно подумаю, – тихо пообещала я и тоже вздохнула.

Раньше строгие платья Эммы всегда украшали белые, вязанные крючком, воротнички и манжеты, но теперь их не было. Траур не терпит белый цвет. А траур пропитал наш дом от фундамента до крыши.

Глаза защипало от слез, но я тряхнула головой, прогоняя их. Плакать хотелось очень. Каждый день и каждую минуту. Вот только я не желала расставаться даже с каплей боли, переполнявшей душу. И я боялась забыть… Важное и пустяковое: голоса, фразы, улыбки, смех, принт на футболке, поворот головы, витринные окна отеля, высокий бокал с газировкой… «Для шампанского ты еще маленькая, Дженни. Если бы ты только знала, как ты красива и притягательна. И теперь я точно могу гордиться своей силой воли…» Память о последних счастливых месяцах – это все, что у меня осталось.

– Павел, как я по тебе скучаю… Вернись, пожалуйста… Пусть это невозможно, но ты вернись…

Открыв альбом, привычно задержавшись на одной из страниц, я погладила пальцем нарисованную красную розу, когда-то подаренную мне Павлом. Затем поднялась из-за стола и вышла из комнаты. Вечера в ноябре не радуют теплом, и, наверное, следовало захватить ветровку, однако мой путь не будет длинным: до бассейна всего несколько метров. Сжав перила лестницы, я посмотрела вниз и никого не обнаружила.

«Это хорошо, останусь незамеченной. Надо бы в ремне проделать дополнительную дырку, а то джинсы уже сваливаются».

Около ворот Кирилл мыл машину, и я закусила губу, подозревая, что Егор уже дома. Рановато, но он уезжает в офис и возвращается, когда посчитает нужным. После смерти папы мой сводный брат возглавил империю Уваровых, и теперь в его руках все ветви семейного бизнеса. Егор Викторович. Так теперь его называет Эмма.