— Значит, она должна была принести свою любовь в жертву.

И тут последние разговоры моих родителей еще раз пронеслись в памяти; вспомнилось грустное отплытие матушки на роковом пароходе; затем на ум мне пришли все тайны последних нескольких дней. Словом, я был близок к тому, чтобы снова потерять самообладание, когда спутница, будто читавшая мои мысли, сказала:

— Существуют три великих шага в продвижении человека к совершенству, и все их можно объединить одним словом — самообладание. По отдельности — это контроль над телом, контроль над умом, контроль над сердцем. Славен тот, кто управляет телом, еще более — тот, кто контролирует ум, но из всех по-настоящему велик тот, кто овладел сердцем.

«Очень верно сказано», — подумал я, чувствуя, что при звуках ее голоса меня всего обдает жаром. О, как же я жаждал увидеть лицо за этой жестокой черной вуалью! Вспомнились слова отца о родственных душах. Может, это она и есть? И я рискнул спросить:

— Мадемуазель, вы говорили, что рождены для любви, а слышали ли вы про близкие души и верите ли в них?

Она села вполоборота ко мне, и я увидел, как — в этом не было сомнений — затрепетала ее рука, и услышал дрогнувший голос:

— Да.

Волнение мое усилилось, но, стараясь говорить спокойно, я продолжил:

— В чем суть этого учения, мадемуазель? Значит ли это, что все души имеют своих суженых?

— Нет. Возможно, это общепринятая идея, но она ошибочна. Истинное учение таково: существуют души, — но не все, — которые стали нераздельно связанными, благодаря гармоничному союзу, достигнутому в прошедших жизнях. Такие случаи редки, но они известны.

Я приготовился задать новые вопросы, но экипаж уже остановился перед домом Дюранов.

— Неужели приехали? О Боже, так скоро!? — вырвалось у меня, когда возница открыл дверцу. Заметила ли она, как я медлил выйти из экипажа, и тоску, мелькнувшую в моих глазах, не знаю, но на прощанье протянула мне свою прекрасную тонкую руку. Я не смог сдержать порыва и нежно поднес ее к губам. И этот поцелуй словно бы укрепил нашу магнетическую связь.

— До свидания, — сказала она, закрывая дверцу кареты, и я полуавтоматически направился к дому.

Она уехала. Только сейчас я осознал во всей полноте, что влюблен. «Да, я влюблен в незнакомую женщину, лица которой даже не видел! Мне неизвестно ее имя, замужем она или нет, стара или молода. Боже мой, какое сумасшествие! Она должна быть молода, ее руки сказали об этом. Но ведь и у старых людей иногда бывают молодые руки. А этот голос, этот острый ум?.. Ну, Колоно, ты — чудак: отправился на распятие, а вместо этого влюбился». Так размышляя, я вошел в дом как раз ко времени ужина. Камилла и супруги Дюраны держались со мной, как и прежде, и не задавали вопросов, которые могли смутить меня. После легкого ужина и милой застольной беседы я вышел прогуляться с Камиллой.

Вот, здесь была девушка, прекрасно образованная, прелестная, совершенная, рядом с которой я прожил год и с родителями которой был в самых лучших отношениях, однако, я не ощущал ничего, похожего на любовь, или, по крайней мере, на чувство, которое испытал, находясь рядом с той незнакомкой. Из числа ли я тех редких душ, о которых она упоминала? Не она ли моя близкая душа? Как таинственна жизнь! Сколько в ней скрыто загадок! Эта мысль доставляла мне удовольствие, и я обнаружил, что все время к ней возвращаюсь.

На карточке, полученной от мадам Петровой, стоял адрес: «Монсеньор Раймон, улица Нотр-Дам-дез-Шан». А затем следовало несколько строк, написанных от руки, на языке, который я принял за санскрит. Не будучи знатоком санскрита — мне были известны лишь алфавит и простые словосочетания, — эту надпись я разобрать не смог. Придя по данному адресу точно в указанное время, я был встречен у дверей непритязательного жилища маленьким, нервного вида человеком с черной острой бородкой и сильно нафабренными усами. Ознакомившись с предъявленной карточкой, он мгновение внимательно рассматривал меня, а затем пригласил войти и садиться.

— Назовите, пожалуйста, свое имя? — любезно обратился он ко мне.

— Альфонсо Колоно.

— Что ж, месье Колоно, вас послали сюда, чтобы я выяснил, насколько обширны ваши познания. Желаете приступить к экзамену сразу или вам нужно время для подготовки?

Хотя это и было немного неожиданно, я решил не терять времени:

— Готов прямо сейчас.

— Ну, раз нет никаких препятствий, мы начнем немедленно. Надо, значит надо. Пройдите в ту комнату.

Комната выглядела как настоящая университетская лаборатория. На стенах висели доски, карты, схемы и чертежи, а на нескольких столах стояли глобусы Земли и небесных сфер, склянки с химическими веществами, инструменты, приборы, какое-то оборудование. Работа началась без промедлений, и в течение семи дней мои познания в самых разных областях подвергались суровой и детальной проверке. Этот маленький человек, казалось, обладал почти всеохватывающим знанием и воспринимал все системно и упорядоченно.

На седьмой день в полдень, ни словом не дав понять, как оценивает мой уровень, экзаменатор протянул мне карточку с текстом, написанным на санскрите, велел идти домой и ждать развития событий. Ни слова ободрения, ни намека на похвалу, ни довольного взгляда.

Я вернулся домой, думая, что тьма неопределенности сгустилась, как никогда, и, очевидно, продвижение мое медленно. Прошла неделя, а вестей не было. Я поинтересовался у месье Дюрана, как мне это расценивать. Он ответил, что сделал все от него зависящее, что впредь я должен положиться на судьбу и надеяться лишь на себя. Только на четырнадцатый день вечером по почте пришла записка с приглашением опять посетить месье Раймона. Я отправился туда, сгорая от нетерпения.

Экзаменатор встретил меня у дверей и провел через зал в заднюю комнату. Войдя, я увидел там четверых мужчин, сидевших за столом. На их лицах были черные маски, скрывавшие даже бакенбарды. По знаку месье Раймона я занял место подле него, а один из мужчин протянул мне через стол бумагу. Остальные не спускали с меня глаз. Развернув лист, я обнаружил на нем текст клятвы с пропусками, предназначенными для заполнения. Она гласила:

«Я, Альфонсо Колоно, сын Фердинандо и Нины Колоно, во имя своих родителей и священной для меня чести, в присутствии своей живой души и Бога Всемогущего торжественно клянусь сохранять нерушимо в тайне до смерти все, что относится к учениям и наставлениям, которые я могу получить в тайных Герметических школах. Я также клянусь никогда не разглашать и не открывать что-либо, касательно людей, предметов или мест, о которых могу узнать, вступив в контакт с этими школами».

— Подпишете ли вы это? — спросил человек, подавший мне бумагу.

— Да, но с одним уточнением, — ответил я.

— Каким?

— Чтобы мое представление о Боге не могло быть неверно понято и истолковано, мне бы хотелось вставить слова «Беспредельного» и «Духа Всепроникающего» после слова «Бог». Я не верю в Бога в том значении, какое этому слову придают многие.