– Не беспокойся, – сказала она, – папа поправится. Просто небольшая простуда.

– Да я… – начал Алексей, но осекся, махнул рукой и ушел, хлопнув дверью.

Вера вздохнула. Мальчик в последнее время стал совсем неуправляемым.

Прежде чем уйти, Вера выложила на кухонный стол все лекарства, которые нашла в холодильнике, и написала на вырванном из блокнота листе подробную инструкцию – что и в каком порядке пить.

– Вечером попрошу Тропкина зайти тебя посмотреть.

Тропкин был терапевтом и жил на первом этаже.

– Хорошо, – сказал Зуев слабым голосом. Он лежал, смотрел в окно и даже не повернул голову, пока не хлопнула входная дверь. В доме стало тихо.

Зуев лежал неподвижно еще несколько секунд, потом откинул одеяло и встал. Снял через голову свитер, бросил его на кровать. Вышел в коридор, надел куртку, сапоги, шапку и шагнул за порог.

Уже давно Кораблев стал замечать за собой одну вещь. Иногда он был как будто здесь, а как будто где-то еще. Это было похоже на обморок. Вот он сидит дома на кухне, чистит картошку – и вдруг ему кажется, что он скачет на коне через дикие прерии. И в лицо ему дует не холодный северный ветер, а горячий ветер с юга, пропитанный пьянящими запахами трав. Кораблев забывал обо всем и приходил в себя от того, что, задумавшись, случайно резал ножом пальцы вместо давно почищенной картошки.

Или он стоит в магазине в очереди за хлебом – и вдруг магазин исчезает, а он оказывается на палубе парусника, идущего через Атлантику на поиски Индии. Соленый ветер, брызги моря, крики чаек, шершавые канаты…

– Милый, ты что, заснул, чай? – кричала ему продавщица, а люди в очереди оглядывались и крутили пальцем у виска.

Эти приступы усилились и участились после того, как Валентина ушла к Бокову, забрав Тутусика.

Кораблев придумал имя этим приступам – «провалы». Он никогда заранее не знал, куда провалится в следующий раз и когда именно это произойдет. Хуже всего, что он мог провалиться прямо посреди урока. И хорошо, если в этот момент отвечал у доски какой-то ученик или была контрольная, и он вполне мог побродить по заснеженной Антарктиде или среди египетских пирамид, пока ученик пытался вспомнить представителей флоры и фауны Австралии или пока весь класс старательно скрипел шариковыми ручками.

Гораздо хуже, если провал происходил, когда он что-то рассказывал сам. Тогда он замолкал и уходил в себя – на три-четыре минуты и даже дольше. Ученики смотрели на него, перешептывались, начинали заниматься своими делами, некоторые даже выходили из класса. Никому и в голову не приходило сообщить кому-то о странных приступах Кораблева. Если учитель время от времени слишком глубоко задумывается, значит, нужно этим пользоваться. Ученики опытным путем выяснили, что во время своих провалов Кораблев не замечает ничего, и развлекали себя как могли – бегали по классу, бросались портфелями. Когда провал заканчивался, Кораблев продолжал рассказ с того места, на котором прервался.

Он думал, что эти провалы – симптом какой-то психической болезни. Возможно, у него в мозгу растет опухоль, которая включает эти видения. Он не хотел обращаться к врачу по одной простой причине. Ему нравились эти провалы. Каждый раз он возвращался из очередного своего путешествия отдохнувшим и посвежевшим.

Он боялся, что врач пропишет какие-нибудь таблетки, после которых провалы исчезнут и никогда больше не вернутся.

Со временем он научился не то чтобы контролировать их, но немного под них подстраиваться. Произошло это вот как.

Кораблев заметил, что ощущения, которые он переживает во время провала, гораздо острее и четче, чем воспоминания, которые остаются потом. Память, сохраняя содержание видения, утрачивала что-то более важное – ощущение счастья, парения, теплоты и всеобщей любви, которая царила в его видениях.

Кораблеву очень хотелось как-то зафиксировать, поймать это ощущение. Он много раз пробовал вызвать провал волевым усилием, но это не получалось. Если он просто вставал, закрывал глаза и начинал представлять горы, или леса, или еще что-нибудь, это были просто горы и леса, в них не было ничего чудесного.

Задать сюжет очередного путешествия он тоже не мог. Скажем, он пробовал отправить себя в Азию, представлял Китайскую стену – а следующий провал, как будто в наказание, отправил его в пустыню на севере Африки. С тех пор он не пытался управлять провалами. Но, как это часто бывает, когда пытаешься решить одну задачу, в результате находишь решение совсем другой.

Так получилось, что, пытаясь научиться фиксировать свои видения, Кораблев нашел способ управлять ими. Это сработало так хорошо, что Кораблев стал пользоваться открытым способом снова и снова. Он смутно понимал, что никакая это не болезнь, а просто он нашел свое призвание. Делиться с кем-то своими соображениями о том, что с ним произошло, он не торопился. Сейчас его устраивало уже то, что прекратились провалы во время уроков. Это было хорошо.

Еще Кораблев заметил, что с тех пор, как он нашел способ управлять провалами, мир вокруг стал более четким и ясным. Все его органы чувств как будто работали лучше. Звуки стали громче, краски ярче, вкус еды резче. Матерый интроверт Кораблев вдруг стал лучше понимать все, что происходит с другими. Он смотрел на мальчика, который замахивался на девочку портфелем, – и тут же понимал, что мальчик в нее давно и безнадежно влюблен. Смотрел на согбенную спину Мокина, идущего по коридору, – и понимал, что тот поругался вчера с женой и выпил после этого пару стаканов самогона, который сам гнал в бане.

Конечно, он заметил, что Людмила Ивановна следит за ним. Но особого значения он этому не придал. Людмила Ивановна вообще была женщина со странностями. Кораблев чувствовал приближение очередного провала и торопился подготовиться, чтобы встретить его во всеоружии. Именно поэтому он проглядел тот момент, когда за ним начали следить все.

Зуев вернулся домой минут через двадцать. Сразу прошел на кухню, достал из кармана куртки бутылку водки производства фирмы «Вагрон». Из шкафа вытащил хрустальную рюмку в форме валенка, поставил рядом. Распечатал бутылку и налил половину рюмки. Взял перечницу и насыпал в рюмку пару щепоток красного перца.

– Вот так, – сказал он, – лучшее лекарство.

Конечно, Зуев не был болен. Перец – это было что-то вроде алиби. Мол, я не просто пью водку один с утра, а принимаю лекарство. Конечно, это было слабое оправдание, в которое никто не поверит. Он сам не верил себе. Потому он не стал сыпать перец во вторую рюмку. И в третью.

После третьей Зуев снял куртку и медленно осел в кресло возле окна. Блаженное тепло разливалось по телу. Все заботы медленно уплывали. Все звуки и краски размылись и стали прозрачными. Мир оказался простым и понятным.

– Я Будда, – сказал Зуев, – я достиг просветления.

Какими же дураками были все мудрецы прошлого. Все их глупые книги – сплошная ложь. Человеку не нужно ничего, кроме вот этого состояния прозрачности и простоты, а его легко достичь, выпив три рюмки водки подряд без закуски.