Зуеву захотелось рассказать об этом всему миру. Если бы он был президентом, он бы разрешил своему народу выпивать столько, сколько он захочет. Водку будут выдавать в магазинах бесплатно. Нет, конечно, обязательно найдутся те, кто не знает меры, поэтому нужно будет как-то ограничивать потребление алкоголя. Например, выдавать по одной бутылке в руки. И нужно учитывать, что есть опасные производства, на которые лучше не выходить пьяным – может убить или покалечить. Там тоже надо ограничивать, скажем, наливать перед работой не больше одной рюмки. Понятно, что для этого придется создавать специальное министерство, которое будет следить за соблюдением алкогольного режима. А для того, чтобы сотрудники министерства все делали правильно, им нужно запретить бухать на работе. Гм, получается, сапожник без сапог. Зуев почувствовал, что его алкогольная утопия, только что бывшая простой и понятной, стала усложняться, разветвляться и терять главное, что в ней было заложено, – состояние всеобщего счастья и гармонии.

Зуев налил себе еще рюмку и выпил. И состояние счастья и гармонии вернулось. Но лишь на мгновение. В следующее мгновение Зуев услышал, как в туалете спустили воду.

Он нахмурился.

Вера на работе, Алексей в школе. Кто это мог быть? Зуев встал и пошел через коридор к туалету. Он открыл дверь и увидел, что свет в туалете горит. Унитаз бурчал про себя, наполняясь водой. Кто-то здесь только что действительно был. Не показалось.

– Эй, кто здесь? – спросил Зуев и удивился тому, как тихо и слабо прозвучал его голос в пустой квартире.

Он медленно пошел через коридор и заглянул в зал. Никого. Зуев приоткрыл дверь спальни. Никого. Он вернулся в зал, подошел к шкафу и открыл его. В шкафу висели в ряд куртки, пальто и шубы. Зуев отодвинул их, протянул руку и взял стоявшее в углу шкафа ружье. Наклонился и поднял патронташ с патронами. Взял один патрон и зарядил ружье. Снял с предохранителя.

С ружьем наперевес он вышел в коридор. Здесь он несколько минут прислушивался. Потом двинулся к комнате Алексея. Держа ружье наготове, он открыл дверь ногой и вошел в комнату сына.

Ситников пришел в гостиницу в восемь утра. Он зашел на кухню, сварил кофе в турке и поджарил яичницу из четырех яиц. Разлил кофе в две кружки, яичницу на сковородке аккуратно разделил ножом на две части. Половину съел прямо со сковороды, вторую половину положил на тарелку.

С тарелкой в одной руке и кружкой кофе в другой он поднялся на второй этаж. Постучал ногой в дверь седьмого номера. Ему не открыли.

Естественно.

Ситников поставил тарелку и кружку на пол, достал из кармана ключ и открыл номер. Розанов лежал в той же позе, в какой Ситников оставил его вчера. Тарелка с засохшим пюре и сосисками стояла на тумбочке. Чертов газетчик не притронулся к еде.

Ситников поставил тарелку с яичницей и кружку с кофе на стол, сел рядом с Андреем.

– Вот что, парень, – сказал он, – я не психолог и не врач. И я не знаю, что у тебя случилось и что ты пытаешься здесь кому доказать. Но меня учили так: если хозяин ставит перед тобой тарелку с едой, ты ешь и говоришь «спасибо».

Розанов не отвечал. Ситников взял его за руку.

– Я вернусь через полчаса. Если на тарелках еще что-то останется, я сломаю тебе руку. – Ситников легонько дернул Розанова за руку. – Потом уйду и вернусь еще через полчаса. Если и после этого на тарелках что-то останется, я сломаю тебе вторую руку. Потом позвоню в больницу, и дальше пусть они тебя кормят с ложки за казенный счет. Понятно?

Розанов ничего не ответил.

– Я спрашиваю – понятно? – повысил голос Ситников.

– Понятно, – глухо ответил журналист.

– А если понятно, так оторви голову от подушки и начинай есть.

Журналист не пошевелился.

Ситников посмотрел на часы.

– Время пошло. Я вернусь через полчаса.

И Ситников вышел.

Андрей продолжал лежать. И вдруг он улыбнулся. А ведь это было бы здорово. Ему даже делать ничего не нужно. Ситников вернется через полчаса, увидит, что он не притронулся к еде, и сломает ему руку. Потом вторую. И он будет лежать в больнице. На обеих руках у него будет гипс. Его будут кормить и поить с ложечки. А он будет лежать и смотреть в потолок. В этой перспективе Андрею не нравилось только одно – что придется пользоваться уткой и каждый раз для этого прибегать к помощи медсестры. Это было унизительно.

В конце концов есть захотелось. Он сел на кровати и посмотрел на тарелку. Да, ему определенно хотелось есть. Он взял вилку, и через минуту с яичницей и кофе было покончено.

А раз уж он сел, почему бы не встать. Андрей встал и подошел к окну. Осень. Шиченга. Андрей почувствовал подступающую к горлу тошноту и снова осел на кровать. Так он и сидел, когда тихонько вошел Ситников и забрал посуду.

– Так-то лучше, – сказал он, – по крайней мере, не сдохнешь с голодухи.

Андрей думал о том, как он выйдет из гостиницы. Мысленно он проделал этот путь уже много раз. Выйти из номера. Спуститься по лестнице. Пересечь холл. Выйти на улицу. Вроде бы все просто. Но только не для него. Только не здесь.

Он попал в ловушку. Он не мог выйти. Сбежать отсюда он тоже не мог. В тот момент, когда он покинул бы Шиченгу, вся его прошлая жизнь, выстроенная и стабильная, перестала бы существовать. Он мог только лежать здесь, смотреть на стену и ждать. Чего именно ждать? Он не знал.

Учителя собрались у Мокина в кабинете начальной военной подготовки на третьем этаже, чтобы сверить свои наблюдения и составить план дальнейших действий.

– Давайте я начну, – сказал Мокин, перелистывая крошечный блокнот. Все оглянулись на Пергамент. Она кивнула. – Если говорить о выполнении служебных обязанностей, объект продолжает их выполнять как ни в чем не бывало. Он провел три урока по расписанию. Пообедал и сейчас ведет четвертый урок.

Мокин замолчал.

– Это все ваши наблюдения? – насмешливо спросила Пергамент.

– В общем, да, – без тени смущения ответил Мокин.

– Не густо.

Мокин пожал плечами.

– Глупостями занимаемся, – сказал он, – следим за коллегой.

– Глупостями? – зашипела Пергамент. – У нас здесь шестьсот человек детей. Это не глупости? А если он еще кого-то убьет?

– Если его подозревают в чем-то, пусть этим занимается милиция. Это не наше дело.

– Похоже, зря мы вам доверили такое ответственное дело. Кормите нас отписками вместо того, чтобы заниматься делом. А может быть, вы ему симпатизируете?

Мокин махнул рукой.

– А что вы на меня машете? Мы знаем, что вы детям рассказываете о Ницше. Вот до чего он доводит, ваш Ницше.

– Что же им, по Карлу Марксу учиться? – насмешливо спросил Мокин. – Прошло то время.