Русская летопись, основанная на дружинном эпосе, предпочитает поражений не помнить. Уход Святослава из Болгарии предстает едва ли не добровольным. Он будто бы взял с греков «дань» и после этого сам решил вернуться на Русь. Однако причины его указаны верно – у князя оставалось «мало дружины». Верно, скорее всего, и другое. Исполненный мрачного смирения перед византийцами, Святослав вовсе не собирался сдаваться. Рассуждал он так: «Пойду на Русь и приведу дружину».

Тем не менее возобновить и без того дорого стоившую Руси войну за Болгарию Святославу было не суждено. Уже в Доростоле стало известно, что недовольные миром с греками печенеги расторгли союз. Святослав собирался выйти на ладьях в Черное море, а затем подниматься по Днепру, чтобы попасть в Киев быстрее. Свенельд, однако, сказал: «Пойдем, княже, вдоль на конях – ведь в порогах стоят печенеги». Днепровские пороги, где ладьи приходилось перетаскивать волоком, были излюбленным местом атаки кочевников.

При встрече с императором Святослав попросил Цимисхия отправить к печенегам посольство – с тем, чтобы они, сами также заключив мир с Византией, пропустили заодно и возвращающихся русов. Император обещал и обещание выполнил. Послом к печенегам отправился епископ Феофил Евхаитский. Он предложил печенежскому хану Куре стать «другом и союзником» Империи, отказаться от разорительных набегов в Болгарию и пропустить Святослава. Первые два предложения Куря принял. От последнего решительно отказался.

Многие ученые в этой связи высказывали догадку – а в популярной литературе она превратилась в странную уверенность, – что византийцы, напротив, наняли печенегов против Святослава. Это действительно странно. Источники не только не утверждают ничего подобного, но прямо этому противоречат. Цимисхий мог подозревать Святослава в намерении нарушить договор. Но у печенегов, сложивших немало жизней и лишившихся возможной добычи, резонов нападать на заключившего мир Святослава было гораздо больше. Открытое намерение продолжить войну, скорее, сразу превратило бы их опять в друзей киевского князя. Самое большее, можно допустить, что Феофил не особенно настаивал на последнем пункте, касавшемся русских.

Но и настаивай он, это ничего бы не дало. Аппетиты Кури уже разожгло другое посольство. Сообщает о нем русская летопись – источник не самый благожелательный к греческой «льстивости», но сейчас полностью с греков ответственность снимающий. К печенегам прибыло посольство из Преслава, от двора несостоявшегося, униженного и Святославом, и Цимисхием болгарского царя Бориса. «Идет через вас Святослав на Русь, – сообщили болгары, – взяв имения много у греков и полон бесчисленный, с малой дружиной».

Другое летописное известие (правда, дошедшее только в поздней передаче польского хрониста) добавляет к возможным виновникам еще и неких «киевлян». Известию этому веры мало. Но полностью сбрасывать его со счетов не следует. Войны князя-завоевателя истощили Русь. Многие давно уже считали, что Святослав «свою землю забросил». В киевской дружине вполне могли найтись охотники даже ценой предательства положить этому конец.

Печенеги Кури немедленно «заступили» пороги. В начале зимы русские ладьи вошли в днепровское устье – и Святослав узнал о преграде. Он остановился на зимовку неподалеку от устья, в Белобережье. Здесь дружина страшно голодала. «Был голод великий, по полугривне голова конская», – замечает летописец. Дружинники, следовательно, покупали друг у друга за греческую добычу коней для пропитания.

По весне Святослав решил идти в бой. Можно было, конечно, попытаться обойти печенежскую заставу посуху – даже с поредевшей за голодные месяцы конницей. Но это было не в духе киевского князя. Как многие северные воители – будь то скандинавы или славяне, – он ежедневно готовился умереть с мечом в руке. И не бежал от смерти. Речь, сказанная Святославом перед одной из битв с греками, достойно прозвучала бы и в последний день его жизни: «Уже нам некуда деться – волей или неволей встанем супротив. Да не посрамим земли Русской, но ляжем костьми тут. Мертвые ведь срама не имут, а если побежим, то срам обретем. Так что не побежим, но встанем крепко, я же перед вами пойду. Если моя глава ляжет, то промыслите о себе». Тогда воины ответили: «Где, княже, глава твоя, тут и наши головы сложим». Сражаться в отчаянии и вопреки ему, смотреть в глаза погибели и ее приветствовать – таков был закон Древнего Севера, знающего, что сам мир богов в вечной борьбе неудержимо катится в ночь и погибель.

Изнуренное, умалившееся и все еще нагруженное добычей войско поднялось к порогам – и Куря атаковал. Святослав сражался храбро и упорно, но был обречен. Древние летописи кратки в описании последнего боя. Подробности появляются в письменных памятниках позже – как стесненное войско обратилось в бегство, как Святослав пытался остановить их и сражался едва ли не один. Наконец, он то ли погиб на поле боя, то ли был захвачен живым в плен и тут же убит. Куря, по степному обычаю, приказал отрубить князю голову и сделать из черепа чашу. Долго еще он пил из нее.

Вырвавшиеся из печенежской засады остатки дружины собрались под начальством Свенельда. Он и привел их в Киев – тех немногих, кто уцелел из большой рати, уведенной Святославом на Балканы. Летопись – редкий случай – ничего не говорит о скорби по убитом князе в Киеве. Киеву и так было кого оплакивать. Благодаря Святославу Русь стяжала немалую славу. Но понесла и огромные потери. Лихой воитель и одаренный полководец, Святослав завоевателем оказался гораздо менее удачливым. Из своих приобретений он мало что удержал. Так что первыми ощущениями большинства современников после его гибели, должно быть, явились ожесточение и разочарование. Но в дружинных сказаниях Святослав остался, не мог не остаться, подлинным героем – и этот-то образ перешел в летописи.

Потери вместе с тем больнее всего ударили как раз по дружине. Святослав увел с собой по ту сторону Дуная и жизни цвет русского войска, наиболее близких княжескому дому, знатнейших мужей. Пусть имена Сфенгала и Икмора не отмечены в русских летописях – достаточно того, что они оказались известны даже врагу. Свенельд уцелел одним из немногих. Но он в ту пору был уже стариком не менее чем 70 лет – ведь служил Игорю воеводой уже в 930-х годах. Аристократии первых Рюриковичей, родовитым выходцам с Севера, пришел конец.

Кто же мог заменить потери? Пришлая династия по-прежнему не могла полагаться на местную знать. Дети родовых «господ» и «старцев», конечно, служили в княжеских дружинах, вливаясь в число бояр. Но отчуждение не могло исчезнуть сразу даже в Киеве. Так что главной опорой молодых князей очутилась младшая дружина, доступ в которую оставался открыт людям любого происхождения – была бы княжья милость. Собственно, только младшую дружину Святослав им и оставил. В массе своей младшие дружинники были уже славянами, хотя и наемные варяги относились к ней же. Незнатный славянин оказывался для князя гораздо лучшим и более верным слугой, чем родовитый «старец» или княжеский свойственник из «заморья».

Дружину Ярополка возглавлял Блуд. Имя это смущало умы первых русских историков Нового времени – но ничего странного в нем нет, оно в славянских языках известно. Имя просто указывало на то, что новый киевский воевода являлся незаконнорожденным. В прежние времена оказаться на самом верху общественной лестницы для него было бы вряд ли возможно – как и для холопа Добрыни. Балканский поход Святослава такую дорогу открыл.