Я проснулась. Было еще светло, но закат уже окрасил небо алым. От лежания на полу все затекло. Наяву ничего не изменилось: я была прикована цепью за лодыжку, поймана в ловушку в пустом доме с вампиром. Сон остался сном, а солнце уже садилось. К тому же не отпускала жуткая, смертельная усталость; я, должно быть, не проспала и четырех часов. Мне бы фальшивый зуб с ядом, как у шпионов в дешевых триллерах – я бы в тот момент прикусила его. Я не знала, как выдержать еще одну ночь. Банда Бо, конечно же, вернется. Посмотреть, как мы уживаемся. И мой вампир – что за нелепость, мой вампир – должен будет решить… как бы он это ни называл. Намеревался ли он позволить Бо победить, или нет.

Я со стоном перевернулась. Вампир сидел, скрестив ноги, точно посередине стены. Наблюдал за мной. Я заставила себя сесть. Во рту словно кошки ночевали. Я оставила бутылку с водой в пределах его досягаемости, но он не выпил ни глотка. Я заставила себя не ползти, а встать, хотя все кости отозвались болью, подошла к нему и подняла бутылку. Я привыкала приближаться к нему. Если вы читали, что невозможно долго дрожать от ужаса, знайте – это правда: тело просто неспособно на такое. Меня тошнило от ужаса, мне почти хотелось умереть – лишь бы это кончилось, но я подошла к голодному вампиру на расстояние вытянутой руки, подняла бутылку и отпила, не колеблясь, как будто на его месте был Мэл.

– Хочешь еще? – спросила я.

Он взял воду из моей руки и уничтожил половину оставшегося. Я опять не заметила, как он пьет. Когда он отдал бутылку мне, я какое-то время стояла и смотрела на нее. Хотелось допить – я предполагала, что банда Бо принесет еще, в целях поддержания моей «привлекательности», – но мне странно не хотелось вытирать горлышко на его глазах.

Он сказал:

– Ты ничем не заразишься, разделив воду со мной.

В его до сих пор ровном голосе прорезались новые необычные нотки. Я немного подумала над этим. Что-то я слышала по поводу тона… Да. Судя по голосу, он развеселился.

Я позабыла, что нельзя смотреть ему в глаза:

– А если ты – например – пил зараженную кровь?

– Что случается, когда добавляют воду в – спирт? Они смешиваются, и это больше не вода, это спирт, и… он очищен от живого.

Очищен от живого. Мне это понравилось:

– Это разбавленный спирт.

– Но все еще достаточно крепкий. И, как ты могла бы сказать, самовосстанавливающийся.

Его глаза глядели не так апатично, как прошлой ночью. По-видимому, благодаря воде, которая разбавила нечто… другое.

– Пожалуйста, не смотри мне в глаза. Ночь снова близко, и… я все еще не хочу победы. Бо.

Я резко отвела взгляд. Плохой знак, что ему приходится напоминать мне. Хороший знак, что он все еще хочет поражения Бо. Хороший для кого? Мы у Бо в руках. И явно не тот случай, когда это своего рода испытание, вызов, и, добравшись до конца живыми, мы получим свободу. Такие вот дела. Вопрос времени, наступит развязка скоро или чуть-чуть позже. Интересно, что думают мама, Чарли, Мэл и остальные; знает ли уже Эймил. За семь лет я не опаздывала на работу никогда. Ни разу не проспала. Не брала выходных, не болела. (Чарли, которого тоже никакая болезнь не брала, обычно объяснял: «чистая жизнь» – и это бесило маму, болевшую гриппом каждую зиму). Они ведь должны были сообщить полиции, что я пропала? Наверное. Но полиция скажет, что я совершеннолетняя и свободна в своих поступках, и пусть обратятся снова через несколько дней, если я не найдусь. Пат или Джесс могут заставить их искать старательнее, когда полиция вообще соберется искать, но через несколько дней меня уже, наверно, не будет в живых. А наши местные копы милые ребята, но по части интеллекта – отнюдь не ядерные физики. Впрочем, ядерная физика мне тоже сейчас не могла ничем помочь.

Не было причины считать, что к этому делу следует привлечь ООД.

Кого еще спросят мама и Мэл? Иоланду. Но и та ничего не будет знать. Они обнаружат пропажу моей машины. Догадается ли кто-нибудь съездить к озеру и посмотреть возле старого дома? Да вряд ли. Никто, кроме меня, туда не ездил, да и я сама не бывала там уже несколько лет. Даже ни разу не водила туда Мэла, когда мы ходили в походы. И вряд ли ту местность регулярно патрулируют – видимых причин для этого нет. К тому же там пятна скверны… Но если кто-нибудь все-таки доберется до домика и найдет машину, что тогда? Меня там нет, и сомнительно, чтобы вампиры оставили улики. О вампирской проблеме начинают говорить, когда находят очередное обескровленное тело с отметинами клыков. А здешний особняк отлично стерегло пятно скверны поблизости.

Я выпила оставшуюся воду, не вытирая горлышка. Я подумала: разве моя рука или мое платье стерильны?

Я повернулась к окну. Почувствовала на себе взгляд вампира.

– Мне нужно пописать, – раздраженно сказала я. – Я собираюсь сделать это через окно. Не мог бы ты не смотреть? Я скажу тебе, когда закончу.

Поскольку до сих пор я не слышала, как он движется, он должен был зашуметь так, чтобы я услышала. Я оглянулась, и он повернулся спиной. Я пописала, чувствуя себя нелепо.

– Готово, – сказала я. Он развернулся и снова вперился в меня взглядом; лицо оставалось все таким же бесстрастным.

Как он, казалось, уменьшался с восходом солнца, так сейчас словно рос с заходом.

Последние лучи солнца угасли – как и я. Замерзшая, больная, напуганная, а головная боль, казалось, стала больше головы. Я закуталась в одеяло и прижалась к стене поближе к углу, насколько позволяла цепь. Я вспомнила о второй буханке хлеба, вытащила ее и начала есть в надежде, что это поможет, но куски падали в желудок, как камни, и много я не съела. Затем я свернулась клубком на полу и стала ждать.

Уже полностью стемнело. Позже должна была подняться луна, но сейчас я почти ничего не видела. Ясной ночью под открытым небом не бывает полностью темно, но мы находились в доме. Серая полутьма прямоугольниками ложилась на пол под окнами, но вне их я ничего не видела. Я знала, что он видит в темноте; знала, что вампиры чуют живую кровь… Нет, подумала я. Не в этом дело. Он не забудет обо мне, как я не забуду о нем. Пусть даже я не слышу и не вижу его. Пусть даже я так привыкла к запаху вампиров, что больше его не замечаю. От этого становилось только хуже. Я думала, что должна увидеть, как он пересекает серый прямоугольник между нами – уверена, длины цепи не хватило бы на обход, – я знала, что не услышу его. Но… я ведь не заметила, как он пьет. Я закусила губу. Не буду плакать, не буду кричать…

Я чуть было не закричала, когда из темноты раздался его голос:

– Уже идут. Слушай меня. Встань, сверни свое одеяло и аккуратно уложи рядом. Отряхни платье. Расчешись пальцами. Если хочешь, садись снова, но чуть дальше от угла – да, ближе ко мне. Помни, что три фута туда-сюда для меня не имеют значения, для тебя тоже. Сядь прямо. Наверное, скрести ноги. Ты понимаешь?

– Да, – хрипло пискнула я. Разгладила одеяло, уложила. Плотно обернула мешок вокруг остатков хлеба. Туда же сунула пустую бутылку из-под воды. Отряхнула платье. Оно, вероятно, было в беспорядке, но с этим я ничего не могла поделать. Мои волосы, честно говоря, выглядят чуть лучше, если их расчесывать пореже – так что я постаралась расчесаться пальцами, как делала бы это перед зеркалом дома. Опять вытерла лицо подолом юбки. Я чувствовала себя невыразимо грязной и неопрятной… с оттенком иронии. Ко мне ведь еще и не прикасались, а казалось, будто меня изнасиловали. Привлекательной я себя, естественно, не чувствовала. Но я пригладила юбку, прежде чем снова сесть – в темноте по свою сторону серого прямоугольника, в добрых шести футах от угла. Цепь провисла, лениво изогнулась.