Мне повезло — я поймал Саганяна как раз в тот момент, когда он уже сдал свою смену, но домой уйти еще не успел. Вадик возился со мною часа полтора (он меня по-своему любит): зашил края раны, вогнал в живот и под лопатку слоновью дозу сыворотки против бешенства и столбняка, торжественно приговаривая при этом:

— И впредь не ходите по торфяным болотам ночью, когда силы зла властвуют безраздельно!

В то, что меня покусала собака, он, кажется, так и не поверил.

Когда Саганян закончил экзекуцию, часы показывали двадцать минут четвертого. Вадик заявил, что ночь все равно уже потеряна для сна, и откупорил подаренную благодарным пациентом бутылку «Ахтамара». Коньяк вкупе с сывороткой подействовал на меня, как снотворное: не помню, каким образом я вырубился, но пробуждение было малоприятным. Я пришел в себя на узкой больничной койке, стоявшей в коридоре приемного покоя. Рядом стонали и матерились свежеприбывшие клиенты института имени Склифосовского. Голова болела зверски, к тому же я чувствовал, что совершенно не выспался.

Домой я добирался, постоянно останавливаясь от приступов боли и слабости, исполненный глубочайшего отвращения к себе за свою ущербность. К счастью, оба многострадальных наших лифта работали — не уверен, что смог бы одолеть шестнадцать лестничных пролетов в таком состоянии. Я вышел и остановился перед дверью в коридор, ища ключи. «Сейчас умоюсь, — подумал я, — смешаю коктейль — и спать. И никаких больше черепов, никаких собак, никаких обезумевших бывших однокурсников, никакой работы. Спать!»

В наш коридорчик выходят двери четырех квартир. Несмотря на ранний час, одна из них, расположенная по торцу, была полуоткрыта, и в проеме маячил, ковыряя пальцем в носу, мой юный сосед Пашка. Пашке четыре года, он не по возрасту умен и образован, все-все на свете знает и частенько заходит ко мне в гости. Любимое его занятие — вот так вот торчать на пороге своей квартиры и смотреть, что происходит в нашем коридорчике. Так как место это на редкость малособытийное, торчание может продолжаться часами.

— Привет, Пауль, — сказал я, пытаясь ему подмигнуть. Он с интересом меня рассматривал.

— Привет, Ким, — отозвался он. — На тебя напали ниндзи?

Вот она, современная молодежь. Я покачал головой и вставил ключ в замок.

— Нет, Пауль, на меня напала стая диких Чебурашек.

— А-а, — протянул он разочарованно.

Он уже знает, что Чебурашек, в отличие от ниндзя, в мире не существует. В другое время я бы с ним непременно поговорил, но сейчас мне больше всего хотелось спать. Я лишь гадал, хватит ли у меня сил приготовить коктейль или же я свалюсь сразу, как только увижу койку.

Я закрыл дверь, скинул кроссовки, осторожно стянул с себя куртку и прошлепал в ванную. Некоторое время я пытался умыться, не залив водой ни одну из своих многочисленных царапин (частично они были заклеены пластырем, частично замазаны йодом, в сочетании с повязкой на ноге и на шее — зрелище, безусловно, красочное), потом понял, что это невозможно, и бросил безнадежное занятие. Промокнув лицо полотенцем, я направился в комнату, на ходу расстегивая джинсы, чтобы приступить к завершающей части своего плана (коктейль и сон) в наиболее подходящем для этого виде.

Уже на пороге я почувствовал что-то неладное — какое-то нарушение в стройной гармонии, царящей в моей комнате. Но только сделав два шага от двери, я понял, в чем дело.

В кресле (не в том, что стояло около письменного стола, а в другом, рядом с тахтой) сидел какой-то лысый тип, громоздкий и костлявый, как арматура с полуобвалившимися кусками бетона. Я машинально прострелил взглядом комнату, быстро обернулся — нет, он был один. Но и одного его мне было много.

— Задерживаетесь вы что-то, Ким, — сказал он скрипучим голосом. — Я вас с вечера дожидаюсь.

Я безуспешно высчитывал, кто это и как он мог проникнуть ко мне в квартиру. Голова после ночных приключений работала туго. Боцман, что ли, его прислал, подумал я, за людей своих рассчитаться? Нет, непохоже. Боцман бы отрядил бригаду, да и не стал бы он такие разборки на дому устраивать…

— Кто вы такой и что здесь делаете? — спросил я, поняв, что самостоятельно ни о чем не догадаюсь.

— Садитесь, Ким, — сказал он вместо ответа и хозяйским жестом указал на мою тахту. — Нам нужно поговорить.

Этим он меня завел. Я свято чту принцип «мой дом — моя крепость» и терпеть не могу, когда в моей квартире распоряжаются посторонние. Тем более посторонние, проникающие в дом в мое отсутствие.

— Нет, — сказал я ровным голосом. — Говорить мы с вами не будем. Даю вам минуту на то, чтобы убраться отсюда по-хорошему. Через минуту я вас выкину.

Я немного сомневался, смогу ли я его выкинуть в своем теперешнем состоянии, все-таки он был очень громоздкий и высокий — это бросалось в глаза, даже когда он сидел в кресле. Но в то же время он казался довольно-таки пожилым — что-то около пятидесяти, и, хотя такие мужики бывают еще вполне крепкими, реакция у них, как правило, уже не та. И потом, он действительно меня разозлил.

Минуту мы играли в молчанку, причем этот тип даже не удосужился изобразить какое-либо движение — сидел себе в моем кресле, обхватив огромными лапами острое колено. Через минуту я посмотрел на часы и сказал:

— Пеняйте на себя. Я вас предупредил.

У меня уже был готов план действий. Я должен был сделать два ленивых шага по направлению к креслу, а потом, одним прыжком перепрыгнув через тахту (позволила бы только покусанная нога), оказаться у него за спиной и намертво зажать его жилистую шею локтевым сгибом левой руки, правой блокируя контрудары. Подержав его так пару минут, можно было смело волочь бездыханное тело на лестничную клетку и провожать прощальным пинком под зад. Жестоко, но эффективно.

Я сделал два шага и прыгнул, рассчитывая приземлиться на здоровую ногу. Что произошло дальше, я толком не понял.

В какую-то долю мгновения лысый хмырь переломился в кресле и сунул мне навстречу длинный белый палец. Палец этот с хрустом вошел мне в левое подреберье, и я рухнул мордой на ковер.

Где-то внутри у меня разорвалась бомба, перед глазами полыхнули и завертелись черные и красные круги, острая пружина боли пронзила тело от ступней до макушки и начала безостановочно раскручиваться, хотя я, казалось бы, давно достиг болевого порога. К несчастью, у моего организма неплохой запас прочности, поэтому сознания я не потерял и получил редкую возможность узнать, что чувствует человек, внутренности которого выжигают каленым железом. Трижды меня выворачивало наизнанку и каждый раз мерещилось, что за этим последует облегчение, но пружина раскручивалась все сильнее и сильнее. Я сворачивался и разворачивался клубками, свивался в узлы, скреб пальцами ковер и дрыгал ногами, нечленораздельно мыча. Неяркий закатный свет жестоко бил по глазам, поэтому я старался их зажмурить; в те редкие мгновения, когда они открывались, я видел в бездонной вышине над собою тяжело покачивающийся черный тупорылый ботинок. И тогда мне хотелось плакать. Наконец голос надо мной сказал: