— Очень может быть, что ложка скользнула под днище.

Вытаскиваем колышки, и палатка мягким облаком опускается на землю. Едва мы сдвигаем ее, нашим взорам предстает ложка, вдавленная в примятую траву.

— Аллилуйя! — сдержанно улыбается Франсуа.

Он прижимает меня к себе и целует. Французский поцелуй более жадный, чем английский, и целоваться, чувствуя на губах тающий на солнце туман, очень романтично. Когда мы отстраняемся друг от друга, Франсуа всматривается в гравировку на ложке и заявляет, что изображенные на ее черенке животные — это собаки. Подобные ложки, правда менее изысканные, имеются в поместье его семьи.

Мы снимаем джинсы и футболки и идем купаться в нижнем белье. Франсуа снова меня целует, в воде это доставляет уже меньше удовольствия. Он делает подводное сальто назад, затем с криком выныривает, и мы плывем к другому берегу, но быстро разворачиваемся, потому что от голода у нас обоих начинает колоть в боку.

Я помню, что перед моим отъездом мама распихала по всем углам багажника пачки с печеньем. Там есть «Кастард Криме», «Чоклат Дайджестивз» и «Джинджернатс»[16]. Франсуа пробует все три сорта и признается, что французские сладости ему нравятся больше. Тем не менее мы уминаем целую упаковку шоколадного печенья, пока играем во французско-валлийский словарь.

— Добрый вечер! — начинает он.

— Nos da, — отвечаю я.

— Гриб?

— Madarchen.

— Красивый?

— Gian.

— Как «план»?

— Нет, glan!

— Так, ладно. Парень?

— Bachgen.

— Девушка?

— Geneth.

— Братья и сестры?

— Brodyr a chwiorydd.

— Семья?

Мое горло сжимается, глаза слезятся. Франсуа бесстрастно наблюдает за мной. Я всхлипываю, но упрямо прошу его произнести новые французские слова для перевода. Франсуа на ум ничего не приходит, мои слезы сбили его настрой. Шутливо тыкаю его кулаком в бок, чтобы вернуть беседу в прежнее русло, и он предлагает другой вариант игры:

Ты говоришь слова по-валлийски, а я перевожу их на французский!

Мне нужны нейтральные слова. Выбрать такие сложно, большинство слов вызывает в памяти какие-нибудь воспоминания, а воспоминания — эмоции. Или напоминают об их отсутствии. Собираюсь с духом и включаюсь в игру, произнося слова botwm, dwr, sbigoglys, то есть «кнопка», «вода», «шпинат», а поскольку Франсуа не говорит на валлийском, он придумывает всякую тарабарщину, звучащую на французский манер, — «бьяфон», «лорьяжик» и «рюпэ». Мне смешно. Мы снова сушим мои слезы водой.

— Задержись на несколько дней. Ты можешь поставить палатку у нас в саду, — предлагает он.

— Угу. Ньзнаю.

— Я показал бы тебе наше столовое серебро.

— Спасибо… Ньзнаю.

По-моему, я еще не в достаточной мере потерялась во Франции. Чтобы не слишком обижать приятеля отказом, дарю ему рисунок с плывущей дамой.

Франсуа просит высадить его в километре от поместья. Достает велосипед из багажника и мнется возле моей дверцы. Когда я включаю заднюю передачу, демонстрируя намерение ехать дальше, он бормочет:

— Бон — это на юге. — А затем: — Серен, ты очень glan!

— Браво, — отвечаю я. Как дура.

Он машет рукой, заглядывая в зеркало заднего вида, и кричит мне вслед:

— Сегодня воскресенье, в Боне будет блошиный рынок, ты его не пропустишь, покажи там эту лож…

[…] потому что, как бы удивительно это ни звучало, ложка лучше любого другого предмета воплощает в себе принципы инь и ян, anima и animus. Вдумайтесь, ее женственные изгибы намекают на плодовитость, на способность к восприятию и созиданию, к милосердному сочувствию, тогда как ее функция, в той же степени соответствующая мужской природе, указывает на удобство применения, практическую пользу и, следовательно, на эффективность. Можем ли мы утверждать, что ложка имеет женскую душу и мужское предназначение?

Полковник Монтгомери Филиппе.

Воспоминания коллекционера

Заниматься любовью тридцать первого декабря

В дороге я решаю не думать ни о своих слезах, ни о Франсуа. Целоваться с ним, конечно, было приятно, приятнее, чем с Мэлори, но не настолько, чтобы провести в Авалоне весь остаток лета.

С Мэлори мы даже раздеться не успели. Хотя на южном берегу моей страны снег — редкий гость, тот вечер был снежным и ветреным. По пляжу разлетался мокрый ледяной песок. Мы могли бы уединиться в гостиничном номере, но почему-то пляж показался нам самым подходящим местом. Мне хотелось сделать «это» в кинематографичной обстановке.

Мы не учились в одном классе, а просто ездили на одном автобусе. Еще иногда Мэлори вместе с родителями заглядывал в «Питейную нору». Меня очень привлекал его скучающий вид.

Тридцать первого декабря их семья была в нашей гостинице. Все вокруг напились и желали друг ДРУГУ несбыточных вещей. Мэлори, разумеется, скучал, и я улучила минутку, чтобы поделиться с ним секретом: мне нужно потерять девственность, пока не исполнилось восемнадцать.

— Почему?

— Есть ритуалы, которые следует совершить в строго определенном возрасте — например, получить в подарок котенка в три года или впервые напиться в тринадцать.

Я произнесла эти слова уверенным тоном, не признавшись Мэлори, что цитирую реплику из фильма «Пустоши».

В «Пустошах» девушка по имени Холли сбегает из дома в компании отщепенца, который ведет себя с ней доброжелательно, в отличие от вечно сердитого отца (мать Холли умерла). В процессе своего путешествия главные герои убивают кучу народа. Парня зовут Кит. Он невероятно безалаберен. В одном из эпизодов Кит и Холли занимаются любовью, и это не выглядит ни романтично, ни драматично — скорее, они просто проводят время вдвоем.

Фильм меня поразил. Я понимала, что едва ли встречу в Пембрукшире столь же сумасшедшего и красивого персонажа, как Кит, но сексуальная сцена намекала, что я могу пережить подобное с кем-нибудь из местных парней. Я много думала об этом. Мне хотелось потерять девственность иначе.

В конце концов все произошло как в кино, разве что на пляже было слишком холодно и мы не стали раздеваться.

Останавливаюсь возле бакалейной лавки в Отёне — бывшей галло-римской столице, побратиме британского Стивениджа. Так сказано на щите при въезде в город. Ничего, что напомнило бы о Риме, я тут не замечаю, зато серые многоэтажки и впрямь будят воспоминания об Англии. Купив почтовую открытку, марку и чипсы, паркую машину около водохранилища с бетонными стенами. Во вкусе французских чипсов не ощущается ничего, кроме соли. По глади водохранилища снуют парусные лодки с мальчишками на борту. Ловлю себя на мысли, что не хотела бы очутиться на их месте.

Наколесившись по улицам и нарушив десяток правил дорожного движения, снова оказываюсь на въезде в город. «Видимо, правостороннее вождение плохо сказывается на моей ориентации в пространстве», — говорю себе, когда