— Угу, — соглашается Матвей.

— Правда, видел бы тебя два часа в день. Между вечерними новостями телевидения и ночной порнопрограммой. А что. Нормальный, бля, отец.

— Не, — хмурится Матвей.

— Ну да, — подумав, говорю я. — Меня бы такое тоже не устроило.

— Аха, — говорит Матвей и начинает ковырять в носу.

— Идем, — говорю я, дожевав рыбу и подчистив салат. — И вытащи палец из носа.

— Зя! — обиженно восклицает он, торжествующе поднимает палец вверх, и, если бы я был сыт, меня бы стошнило.

Весь обед — жаренная в жидком тесте и всегда полусырая рыба и рыба в соусе обходятся мне в восемь леев. Дешевле, наверное, только в Эфиопии, да и то там постоянно голод. По крайней мере, так передают в новостях вот уже двадцать восемь лет, что я живу.

Несколько месяцев мы живем тяжело, а потом все словно прорывает. Стремительно падаем. Камнем просто. Потом просто бедствуем. Я продаю диван, а потом пальто. Что ж, военная куртка смотрится на мне даже актуально, поэтому я особо не парюсь. Рейнджер, бля. Со временем приходится даже сдать обручальное кольцо в ломбард.

Единственное, чем я гордился тогда и горжусь до сих пор: ребенку не пришлось голодать. Впрочем, трезво сужу я себя, тут все дело в этакой мужской гордости, тут речь о любви, может быть, и не идет. Это типа как поднять штангу в 100 килограммов или научиться водить машину: выдержал, не облажался, прокормил, сдюжил, мужик! Все это время я, глядя ему в лицо, пытаюсь понять: где заканчивается это гребанное самолюбование и начинается любовь. Ведь любим же мы друг друга, разве нет?

С работой, правда, было тяжко. Разумеется, никакого лица я не сохранял и, как только понял, что деньги заканчиваются, а ни один из моих рассказов «а-ля Павич» (Апдайк, мать вашу, Апдайк!) не покупают, пробежался по всему Кишиневу. Редакции,

иностранные компании, пресс-службы. Бренд-агентства. Пиар-агентства. Приемные депутатов, министров, вице-мэров и политических авантюристов.

Все они словно сговорились.

Конечно, меня пустили все — насладиться видом чужого крушения всегда приятно. Конечно, работу мне не дал никто. Только улыбались — «не хотим вспоминать, но, кажется, ты сам собирался забить на… как ты это назвал… систему? Ха-ха». Что самое отвратное, я был с Матвеем, которого просто негде было оставить, потому что градус моих отношений с его бабушками не то чтобы накалился. Его просто не было. Мы перестали даже звонить друг другу.

Единственное, что меня утешало: Матвей был очень красив, от него млели секретарши, а все остальные завидовали. И, уходя, я намекал им всем на то, что их-то дети — уроды. Ну да. Так оно и есть.

Дети, они ведь в родителей.

К счастью, Бог и репутация меня не оставили. У меня оставалось сто леев — сумма на один день, — когда я нашел работу. Порыскав несколько недель по интернету — порции рыбы становились все меньше, а я мрачнее, и вовсе не из-за жратвы, в конце-то концов, похудеть никогда не мешает, а из-за того, что рано или поздно безденежье должно было вот-вот коснуться черным крылом золотой головы Матвея, — я наткнулся на объявление о найме на работу. Агентству, которое специализировалось на составлении персональных гороскопов и толковании снов, требовался журналист, или, как они это назвали, «копирайтер», способный облечь в читабельную форму все, что там насочиняют их доморощенные астрологи.

— Мы составляем персональные, я подчеркиваю, ПЕРСОНАЛЬНЫЕ гороскопы и толкования снов для наших клиентов. Само собой, это стоит денег, и солидных, зато человек получает продукт, — объяснил мне владелец агентства, — только под себя. Вы уверены, что справитесь?

— Конечно, и вы это знаете, — решил наступать я, — ведь вы, наверняка, слышали обо мне.

— Да, вы лучший, — склонил голову мой будущий босс. — Позвольте вопрос?

— Позвольте ответ, — сказал я и начал привычно врать. — Вот он. Я не желаю больше заниматься журналистикой и политическим пиаром, потому что с возрастом в человеке просыпается совесть. Я не хочу насиловать, образно, конечно, мать убитой девочки ради того, чтобы она дала мне фотографию дочери. Не хочу врать о правительстве. Не хочу быть авгуром, потому что чем я лучше простых людей?!

— Спасибо, — кивнул он. — Наверное, вас часто спрашивают, раз вы уже знаете, что имеет в виду ваш собеседник, ког…

— Нет, я провидец, — улыбнулся я.

— Такие здесь и работают, — улыбнулся он.

— В чем суть работы? — спросил я. — Только честно и самое существенное.

— Найти ключ к каждому, — ответил он, и поправил галстук, — я надеюсь, я могу вам…

— Конечно, вы же будете платить мне зарплату, — сказал я.

— Мы даем людям общение. Они пишут письмо, рассказывают о себе. Спрашивают, что значит тот или иной сон. По сути, они хотят беседы. Общения. ИМ нравится, когда письмо не официальное, а человеческое, такое…

— Как будто они писали его себе в ответ сами, — заключил я.

— Вы правда провидец, — улыбнулся он. — Вижу, вы справитесь.

— Я буду неподражаем, — заверил я босса, — я стану настоящим зеркалом для них.

— Можно еще вопрос?

— Валяйте, только отгадывать на этот раз я не буду.

— Он всегда такой серьезный? Малыш?

— Вейка, — отзывается Матвей, который разглядывает в углу горшок с пальмой, и возвращается к созерцанию.

— Нет, — говорю я, — только когда срет.

— Серьезно?

— Ну да.

— А он эээээ?

— Да, срет.

— Красивый мальчик.

— Спасибо. Я знаю. Очень красивый.

— Он…

— Да, — отрезал я, — и он всегда будет со мной.

— Ничего страшного, — поднимает руки хозяин. — Работа, что называется, на дому. Причем платить мы вам будет хорошо. Если, конечно, работать будете хорошо. Впрочем, я в этом не сомневаюсь.

— Можно, теперь я задам вопрос? — спрашиваю я.

— Прошу вас…

— На кой черт вам содержать еще и астролога?

— Не знаю, если честно, — улыбается он, — я так понимаю, что с вашим приходом нужда в его услугах у нас отпадает.

— Так увольте его на хер, — пожимаю плечами, — хотя стоп. У него есть дети?

— Нет, — смотрит, наклонив голову, босс. — Насколько я знаю, нет.

— Тогда увольте и платите его зарплату мне. Две должности, две зарплаты.

— По рукам, — улыбается хозяин.

— Юке, юке! — говорит из угла Матвей, очень похожий на арийского мальчика с нацистских плакатов.

Он одет скромно, но прилично. Все чистое: я, кажется, могу давать уроки прачечного мастерства. Да и стиральную машинку я продать не смог, хотя собирался: ее для этого пришлось бы отсоединить от канализации и водопровода, а познаний сантехника на это у меня не хватило. Теперь оказывается, что к счастью.