В тот же вечер комнату дознания наполнил сладкий успокаивающий запах какао Себастьяна.

Сержант Тернер прокашлялся. Шарлотте с Дэниелом, полномочным взрослым представителям Себастьяна, было вручено письменное уведомление в предъявлении обвинения.

— Себастьян Кролл, я арестую тебя по обвинению в убийстве Бенджамена Тайлера Стокса, совершенном в воскресенье, восьмого августа две тысячи десятого года.

— Хорошо, — ответил Себастьян и задержал дыхание, словно собрался нырнуть.

У Дэниела перехватило горло. Отчасти он восхищался мужеством мальчика, его наглостью, но другая его часть очень хотела понять, что же за этим кроется. Шарлотта легонько раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя за локти. Можно было подумать, что обвинение выдвинули ей, а не сыну.

Тернер запнулся, услышав ответ Себа, но продолжил:

— Ты знаешь, что это плохо — бить другого человека кирпичом и наносить увечья?

— Да, конечно, это плохо, но я этого не делал!

Себастьян повернулся к матери, и Шарлотта положила руку ему на ногу, чтобы успокоить. Он выпятил нижнюю губу и принялся ковырять ногти.

— У тебя есть что возразить на это обвинение? — спросил сержант. — Ты не обязан ничего говорить, если не хочешь, но все, что ты скажешь, будет записано и может быть использовано в суде.

— Я не убивал. Мама, я не убивал!

Он расплакался.

Без пяти девять на следующее утро Дэниел стоял в участке, скрестив руки на груди, и видел, как подъехавший полицейский фургон распахнул перед Себастьяном двери. Мальчика, в наручниках на тонких запястьях, вывели из камеры и посадили в зарешеченный задний отсек фургона. Шарлотта плакала, не снимая солнечных очков. Когда двери закрыли и заперли на замок, она схватила Дэниела за локоть.

— Мамочка, — позвал Себастьян. — Мамочка!

Его крики были похожи на шорох улитки, ползущей по металлической обшивке фургона. У Дэниела перехватило дыхание. Сколько его подзащитных прошли через то же самое — тех, за кого он хотел бороться, кем восхищался, и тех, кого он презирал! В этот момент он всегда был спокоен. Это было начало. Начало его дела, начало защиты.

Наблюдая, как за Себастьяном закрылись двери, Дэниел слышал в отчаянной мольбе мальчика собственный детский крик. Он помнил себя в том же возрасте: он был «проблемным». Был способен на преступление, однако что-то спасло его от такой судьбы. Фургон тронулся, но Дэниел с Шарлоттой по-прежнему слышали плач Себастьяна. Дэниел не знал, виновен мальчик или нет. Он и верил, что Себастьян сказал правду, и с подозрением раздумывал о странном интересе ребенка к крови и о припадках, свойственных, скорее, детям более младшего возраста.

Впрочем, был или не был виновен Себастьян, к делу это не относилось. Дэниел не судил своих подопечных. Они все имели право на защиту, и он одинаково старался как для тех, кого недолюбливал, так и для тех, кем восхищался. С несовершеннолетними всегда было трудно. Даже если они преступили закон, как Тайрел, Дэниел хотел помочь им избежать тюрьмы. Он видел, что там происходит с малолетками: наркомания и повторные судимости. Им нужна была другая помощь, но политики считали ее слишком дорогим удовольствием. Они использовали систему уголовного правосудия, чтобы заработать очки у избирателей.

Дэниел сидел у себя в кабинете, выходившем окнами на Ливерпуль-стрит. Приглушив радио, он писал комментарии к делу Себастьяна.

Письмо лежало в боковом кармане портфеля. Бумага потрепалась от постоянного перечитывания, но Дэниел снова достал конверт. В больницу он пока так и не позвонил. Он отказывался поверить, что Минни умерла, и в сотый раз пробегал строчки глазами в поисках упущенного смысла. Видимо, это был такой жестокий трюк. Сначала многолетние звонки с мольбами о прощении, а теперь ей надоело и она просит о последней встрече.

Дэниел раздумывал, было ли это письмо ее очередной попыткой вернуть его в свою жизнь. Он решил, что она действительно заболела и теперь пытается им манипулировать.

В кабинете было тепло, осторожные лучи солнца пробивались сквозь окна с подъемными рамами, освещая пылинки в воздухе. Он снял трубку.

После всего, что он наговорил Минни, она все равно звонила каждый год, чтобы поздравить его с днем рождения, а иногда и с Рождеством. Он избегал ее звонков, но потом не мог уснуть, мысленно с ней споря. Казалось, годы ничуть не остудили его гнев. Те несколько раз, когда диалог все же случался, Дэниел отвечал односложно и держал дистанцию, не позволяя Минни вовлечь его в разговор, когда она спрашивала, нравится ли ему работа и есть ли у него подружка. Она рассказывала про ферму и животных, словно чтобы напомнить о доме. Он же вспоминал только о том, как она его предала. Иногда она повторяла, что сожалеет о том, что сделала, но он обрывал ее на полуслове. Просто вешал трубку.

Он не звонил ей больше пятнадцати лет.

После той их ссоры, когда он пожелал ей смерти.

Этого казалось мало. Он помнил, что хотел сделать ей еще больнее.

Тем не менее он набрал ее номер по памяти, даже не подумав заглянуть в записную книжку. Послышался гудок, и Дэниел глубоко вздохнул, прокашлялся и облокотился на письменный стол, не сводя глаз с двери кабинета.

Он представил, как она рывком поднимается с кресла в гостиной под настороженным взглядом очередной взятой из приюта дворняги. Он почти почувствовал запах джина и услышал ее вздохи. «Придержи лошадей, иду, иду же», — сказала бы она. Вызов переключился на автоответчик. Задумавшись, Дэниел на секунду приложил трубку к подбородку. Он не смог этого вынести и нажал отбой.

За окном бежал легкоатлет, худой и жилистый. Дэниел смотрел, как тот лавирует между машинами и пешеходами. По стилю и длине шага можно было определить, что спортсмен бежит достаточно быстро, но с такого расстояния казалось, что он еле движется. За стеклом блестели листвой деревья. Дэниел просидел в кабинете с самого раннего утра и ни разу не вышел на улицу, чтобы почувствовать на коже солнечную благодать.

В дверь заглянула Вероника Стил, старший партнер Дэниела:

— Ты занят?

— А что? — вздохнул он.

Вероника уселась на подлокотник кресла напротив:

— Просто хотела узнать, как идут дела.

Дэниел бросил карандаш на испещренный каракулями блокнот и развернулся к ней, заложив руки за голову и откинувшись в кресле.

— Все в порядке, — сказал он.

— Будешь продолжать?

— Да. — Он провел ладонью по волосам. — Не лучшее дело для карьеры, это точно. Будет много грязи. С одной стороны, я чувствую, что это мне не по зубам, но с другой — хочу попробовать его… спасти.

— Он настаивает на своей невиновности?

— Да, твердо стоит на своем. Мать подтверждает его показания.

— Ты в четверг ходил в Хайбери-Корнер?[7]