Ребекка повторила то же громче, и Родни остановился.

– Сама почитай им, – ответил он.

– Мне надо позвонить.

Родни сыграл ми-бемольную гамму правой рукой.

– Я занимаюсь, – сказал он и посмотрел на свою руку, словно ученик, впервые сыгравший гамму, и не отрывал от нее взгляда, пока Ребекка не исчезла. Тогда он встал и едва ли не с яростью хлопнул дверью. Вернувшись за клавикорд, он начал пьесу с самого начала.

Мютель написал немного. Он сочинял, только если у него было настроение. Прямо как Родни. Родни играл, только если у него было настроение.

Сегодня вечером оно было. Следующие два часа Родни снова и снова играл дуэт Мютеля.

Он играл хорошо, с большим чувством. Но делал ошибки. Он не сдавался. Чтобы немного утешиться, сыграл напоследок французскую сюиту Баха в ре-миноре – он играл ее много лет и знал наизусть.

Вскоре он раскраснелся и вспотел. Хорошо было снова играть так самоотверженно и пылко. Когда он наконец закончил, колокольные ноты все еще звенели у него в ушах и отражались от низкого потолка. Родни опустил голову и закрыл глаза. Он вспоминал те полтора месяца, когда ему было двадцать шесть, когда он самозабвенно и незримо играл в пустых концертных залах ФРГ. На столе за ним зазвонил телефон, Родни повернулся и взял трубку:

– Алло.

– Добрый вечер, это Родни Веббер?

Родни осознал свою ошибку, но ответил:

– Он самый.

– Меня зовут Джеймс Норрис, я представляю компанию «Ривз коллекшен». Мне известно, что вы уже знакомы с нашей организацией.

Если повесить трубку, они позвонят снова. Если сменить номер, они найдут новый. Единственный путь – попытаться договориться, приостановить их, наобещать с три короба и выиграть немного времени.

– Боюсь, что очень хорошо знаком. – Родни пытался нащупать нужный тон – легкий, но не безразличный или неуважительный.

– Насколько я понимаю, ранее вы общались с мисс Дарлин Джексон. Она занималась вашим делом. До настоящего момента. Теперь им занимаюсь я, и мне хочется верить, что мы с вами что-нибудь придумаем.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Родни.

– Мистер Веббер, я берусь за дело, если оно запутывается, и пытаюсь распутать. Как я вижу, мисс Джексон предлагала вам различные планы выплат.

– В декабре я перевел вам тысячу долларов.

– Это так. И это было хорошее начало. Согласно записям, вы договорились перевести две тысячи долларов.

– Мне не удалось собрать так много денег. Было Рождество.

– Мистер Веббер, давайте не будем усложнять дело. Вы перестали вносить платежи нашему клиенту, магазину «Старинная музыка», больше года назад. Так что Рождество тут ни при чем, не так ли?

Родни не особо нравилось беседовать с Дарлин. Но теперь он понял, что Дарлин вела себя разумно и с ней можно было договориться – в отличие от этого Джеймса. В голосе Джеймса было нечто не столько угрожающее, сколько непреклонное – эдакая каменная стена.

– Вы задолжали за музыкальный инструмент, верно? За какой именно?

– За клавикорд.

– Не слышал о таком.

– Это неудивительно.

Мужчина снисходительно хохотнул:

– К счастью, мне по работе не положено разбираться в старинных инструментах.

– Клавикорд – это предшественник пианино, – сказал Родни. – Только в нем играют тангенты, а не молоточки. Мой клавикорд…

– Видите ли, мистер Веббер, вот тут вы ошибаетесь. Он не ваш. Этот инструмент по-прежнему принадлежит магазину «Старинная музыка» в Эдинбурге. Вы взяли его взаймы у магазина, пока не погасите долг.

– Я думал, вам захочется узнать, что это за инструмент, – сказал Родни.

Когда это его голос поднялся на такие высоты? Все просто: ему всего лишь хотелось поставить на место Джеймса Норриса из компании «Ривз коллекшен». В следующий момент он услышал, как говорит:

– Это копия, выполненная Диком Вервольфом, в духе клавикорда, сделанного мастером Бодехтелем в 1790 году.

– Давайте перейдем к делу, – сказал Джеймс.

Но Родни не позволил ему перейти к делу:

– Я этим занимаюсь, – продолжил он, и голос его звучал натужно, напряженно, перекрученно. – Я этим занимаюсь. Я играю на клавикорде. Мне нужен инструмент, чтобы зарабатывать на жизнь. Если вы его заберете, я не смогу заплатить вам. Или магазину «Старинная музыка».

– Можете оставить клавикорд себе. Буду только рад. Вам просто надо выплатить его полную стоимость к пяти часам завтрашнего дня посредством подтвержденного чека или денежного перевода из банка, и можете играть на своем клавикорде, сколько вашей душе угодно.

Родни горько рассмеялся:

– Очевидно, что это невозможно.

– Тогда, к сожалению, нам придется забрать у вас инструмент завтра в пять часов дня.

– Я не смогу собрать так много к завтрашнему дню.

– Это последнее предложение.

– Должен быть какой-то выход…

– Выход только один, Родни. Полная стоимость.

Родни неловко, яростно грохнул трубкой – рука его была словно кирпич, которым он пытался бросить кирпич.

Несколько мгновений он не двигался. Потом повернулся и положил руки на клавиатуру.

Он будто бы искал пульс. Пробежал пальцами по золотому орнаменту, по верхушкам застывших клавиш. Ему доводилось играть на клавикордах покрасивее и поизысканнее. Этот инструмент нельзя было сравнить с клавикордом мастера Хасса. Однако он принадлежал ему – ранее принадлежал, если быть точным, – и был достаточно хорош и выразителен. Родни никогда не приобрел бы его, если бы Ребекка не послала его в Эдинбург. Он и не узнал бы, как сильно страдает от депрессии и каким счастливым на некоторое время его делает клавикорд.

Его правая рука снова начала играть Мютеля.

Родни понимал, что никогда не был первоклассным музыковедом. В лучшем случае он был очень средним исполнителем – хотя играл всегда от души. Пятнадцатиминутные занятия по утрам и вечерам не позволят ему продвинуться дальше.

В профессии клавикордиста всегда было что-то жалкое. Родни прекрасно это понимал. Тем не менее, Мютель все равно звучал великолепно, когда он его играл, несмотря на ошибки, – возможно, отчасти благодаря старомодности этой музыки. Он поиграл еще минуту. Потом положил руки на теплое дерево клавикорда, нагнулся и уставился на нарисованный на крышке сад.

Он покинул музыкальную комнату в одиннадцатом часу вечера. В квартире было темно и тихо. Он не стал включать свет, чтобы не будить Ребекку, и разделся в темноте, нащупав в шкафу вешалку.

Оставшись в одном белье, он дошаркал до своей стороны кровати и заполз под одеяло, после чего привстал на локте, чтобы проверить, спит ли Ребекка. Но тут он понял, что ее сторона кровати пуста. Она все еще работала у себя в кабинете.