Кстати, неподалеку стоял другой экспонат, привлекавший многих как любопытное зрелище. Модель крупной гидроэлектростанции, которую начали строить на Ниагарском водопаде. Строить по системе двухфазного тока Тесла.

Еще дальше шагнул Доливо-Добровольский, ставший «восходящей звездой» современной электроэнергетики. Он по-своему, оригинально подошел к проблеме вращающегося магнитного поля. И вскрыл в нем такие возможности, которых не видел сам Феррарис. Он теоретически вывел, что коэффициент полезного действия должен быть гораздо выше. И блестяще практически это подтвердил. Вот целый строй его машин на выставке — лучшее доказательство. Он создал более совершенное вращающееся поле: уже не двухфазное, как у Тесла, а трехфазное. И так они стоят… Первый трехфазный генератор — как опытный образец всего лишь на три киловатта. Первый трехфазный двигатель. Первый короткозамкнутый асинхронный трехфазный двигатель. И вот первый трехфазный трансформатор для тех же целей. И вот еще последний двигатель, наиболее совершенный. Поразительно малые размеры и вместе с тем солидная мощность. Кто видел все это непредубежденным, независтливым взглядом, тот должен был признать, что за строем этих машин открывается новый период в развитии электротехники. Эра трехфазных токов.

Возле своих машин часто появлялся и сам изобретатель Михаил Осипович Доливо-Добровольский. В ответ на расспросы горячо и убежденно произносил защитительные речи в пользу трехфазного тока. Попов познакомился с ним еще на торжественном открытии русского отдела выставки. И с тех пор невольно провожал его взглядом. Худощавый, подвижный человек с болезненной бледностью лица и воинственно закрученными усами. Он и говорил всегда, будто нападая, схватываясь с собеседником, и на возражения насмешливо улыбался. Никола Тесла он встречал как будто по-родственному, как славянин славянина, и все же не забывал его при случае уколоть, доказывая превосходство своей трехфазной системы над его двухфазной. Доливо-Добровольский был и в науке, и в дружбе боец. Попов с интересом прислушивался к их спору.

Но вот что коснулось его вдруг неожиданно. Как раз к открытию выставки тот же Никола Тесла проделал замечательный опыт. Он поднял на высоких мачтах изолированные проводники с металлическими щитами на конце и ловил разряды своего высокочастотного трансформатора с одной мачты на другую. Треск в телефонных наушниках как будто говорил, что ему удалось осуществить нечто вроде передачи сигналов на расстояние. Это уже позднее стало проясняться, что такой способ передачи все-таки малопригоден. Но в дни выставки люди, узнавшие про опыты Тесла, говорили о них с упоением.

А Попову словно опять напоминало: смотри, сколько усилий, сколько порывов ума, чтобы хоть как-то приблизиться к давней мечте! Сказка о беспроволочной связи. Она нет-нет да и прокрадывалась сквозь все впечатления выставки.

Целые дни проводил он в павильонах промышленности и техники, возле стендов электрических новинок. Хотелось все возможно полнее увидеть, рассмотреть, запомнить. Это был самый добросовестный экскурсант. А еще надо было ознакомиться с постановкой электротехнического образования в Америке, посетить здешний университет, электротехнический институт… В Кронштадте и в Морском министерстве будут ждать его доклада и по этой части. Здесь же, в Чикаго, в те дни, благо все равно съехались сюда всякие деятели, светила науки и техники, заседал электротехнический конгресс. Третий международный конгресс. Попову надо было побывать и на нем.

Только уже к вечеру разрешал он себе побродить по другим отделам выставки, по городу. Как писал он Раисе Алексеевне, «когда утомляюсь и для дела не гожусь». Тогда шагал он медленно по залам картинной галереи, по празднично убранным улицам Чикаго, вдоль высоченных домов и витрин, разукрашенных светящимися лампочками, к озеру Мичиган с его веселыми зрелищами, туда, где были устроены этнографические уголки разных стран — «Ирландская деревня», «Островитяне Фиджи», «Явайская деревня», «Индийский балаган», «Китайский театр» — с их оперно-экзотическими костюмами и декорациями. Он шагал, посматривая на разные процессии в честь выставки, ко всему внимательный и в то же время от всего этого отчужденный, шагал прямой, строгий и еще более высокий в своем высоком цилиндре.

Именно здесь, скорее всего где-то в этой толпе, мог ему встретиться коренастый бородатый человек, сильно кудлатый, тоже из русских, с которым он, Попов, и не был лично знаком, но который, конечно, был уже ему известен и мог бы даже считаться его «земляком» по Минному классу. Владимир Галактионович Короленко, бывший ссыльный студент в Кронштадте, состоявший под надзором полиции, а теперь писатель с именем, автор «Сна Макара», приехавший сюда, на выставку, и попавший сразу по негласному уведомлению царских властей под надзор частной конторы сыщиков в Чикаго «Пинкертон и К°». Короленко любил как раз всякие политические шествия, митинги и, смешавшись с толпой, слушая ораторов, делал в блокноте заметки и зарисовки. Двое русских, совсем разных, случайно проходящих близ друг друга, по одинаково чуждой им американской земле.

Целый день, вращаясь в круговороте разнообразных впечатлений, испытывал Попов необычайный подъем духа, прилив сил. Но стоило уже поздно вечером остаться одному, закрыв у себя дверь в номере отеля, как сразу полная перемена. Яркий отсвет уличного освещения, праздничных выставочных огней проникает в окно, а в полутемном номере в низком мягком кресле недвижно сутулится усталая фигура. Тоска! Тоска по дому, по своим охватывает его.

Иногда в путешествиях по выставке к нему присоединялся Колбасьев, энергичный мужчина, громко и решительно судивший обо всем. Попов предпочел бы ходить один, но лейтенант Колбасьев был вроде как свой, тоже из Кронштадта, посланный сюда Морским ведомством.

Он содержал в Кронштадте мастерскую по изготовлению разных приборов. Кое-что делал и для Минного класса, для его физического кабинета, так что он часто говорил Попову: «Мы-то с вами понимаем…» К тому же занимался изобретательством, был автором некоторых аппаратов для флота. И о чем бы ни заходила речь, он как-то неизбежно сворачивал разговор на свои изобретения. И, как все изобретатели, был часто раздражителен и обидчив.

— Нет, нет… — качал он головой с видом судьи, обходя экспонаты. — Не видно что-то настоящих открытий. Такое, что бы совершило переворот. Знаете ли, сногсшибательное… — И он выразительно прищелкивал пальцами.

— Да, но посмотрите, как все разрастается. Сколько достижений! Она действительно становится ведущей областью, наша электротехника, — возразил Попов.

— A-а… — небрежно махнул рукой Колбасьев. — Растекание по плоскости! А где же великие взлеты?

— Разве уж так непременно всюду «великое»? — заметил Попов. — Вам этого мало? — обвел он строй всяких машин, агрегатов, аппаратов, приборов.

— Слишком много! — парировал лейтенант. — Назвали выставку «Колумбийской», в честь открытия Америки. А где же тут настоящие открытия? Где Колумб? Увы, их тут нет. Одни разработки и усовершенствования. А без великого мир мельчает…

Попов промолчал, потому что чувствовал: лейтенант в какой-то мере прав. Новый Колумб