наблюдения над волнами. Совершаются десятки новых попыток. Ученые применяют новые средства, новые материалы, новую аппаратуру. Чтобы волны лучше изучить, понять их особенности. И прежде всего — чтобы легче, вернее эти волны обнаруживать, регистрировать. В этом, пожалуй, заключалась наиболее важная задача. Классический резонатор Герца — изогнутый стержень с искровым промежутком — пробовали заменить каким-нибудь другим уловителем волн. Более удобным, более чувствительным.

Вакуумные трубки, полированные шары, полые цилиндры, листочки электроскопа, заостренные угольные стержни… Длинный ряд всяких ухищрений с единственной целью: создать для невидимых волн подходящую удочку. И ряд ученых имен — известных, менее известных и вовсе не известных, — о которых с одинаковым признанием говорит Лодж.

Он сам много занимался исследованием герцевых лучей — у себя в Ливерпуле, в лаборатории университетского колледжа, откуда открывается такой прекрасный вид на Ирландское море. Оливер Лодж — давний сторонник новейшей волновой теории. У него была даже самостоятельная работа, в которой, строя теорию громоотводов, он доказывал, что молния — это тоже вид колебательного разряда. Как и многие другие, повторяя опыты Герца, он также старался найти что-нибудь наиболее подходящее для улавливания волн. Но, в отличие от многих других, осуществлял это последовательно, систематически, пытаясь осмыслить, обобщить каждый полученный результат, вывести какой-нибудь урок из каждой новой пробы. Это было не простое поигрывание с новинкой. Это было настоящее научное экспериментирование — лучшая дань памяти Герца.

Тут-то Лодж и обратил внимание на случайную находку Бранли: свойство металлических порошков реагировать на электрические разряды. Перед взорами собрания Королевского общества он показывает трубочку Бранли. Невзрачная стеклянная трубочка с насыпанным порошком. Но Лодж отводит ей важное место в своих опытах. Она должна служить теперь уловителем волн вместо прежнего герцева резонатора. И Лодж добивается известного успеха: трубочка с порошком неплохо выполняет свою службу. С ней удобнее стало проводить всякие исследования герцевых лучей.

Лодж тщательно отделывает ее, совершенствует. Но не ограничивается только этой чисто эмпирической стороной. Он дает и свое научное объяснение. В чем же секрет такой чувствительности порошков к электромагнитной волне? Почему они вдруг меняют свое сопротивление?

Металлический порошок в обычном состоянии — это не что иное, как последовательность плохих контактов: мельчайшие частички порошка очень слабо касаются друг друга. И электрический ток, пущенный в порошок от батареи, с трудом через него проходит. Или вовсе не проходит. Уж очень велико сопротивление. Но вот набежала извне электромагнитная волна и мгновенно совершает перестройку. Под действием электромагнитного поля частицы порошка приходят друг с другом в более тесное соприкосновение. В порошке образуются как бы нити проводимости. И ток начинает проходить, что легко заметить по прыжку стрелки гальванометра. Очень удобное средство для всяких наблюдений.

В физике подобный эффект именуется «сцеплением». Лодж предпочел выразиться еще сильнее:

— Это как бы особый случай электрической сварки. — И, поясняя свою мысль, напомнил всем известные явления. — Известно, что отдельные капли в струе жидкости и даже две отдельные, но близкие струи соединяются между собой под влиянием даже слабых электрических сил. Или, — он выразительно посмотрел на окна зала Королевского общества, — или частицы дыма и тумана…

Там, за окнами, действительно плавала грязно-серая пелена густого тумана. И уж кому, как не присутствующим здесь, было знать, что такое это лондонское «молоко», сквозь которое им пришлось пробираться вслепую даже на сегодняшнее заседание.

Жизненный опыт подкреплял научную догадку.

Итак, все-таки строго по физике — сцепление. По-английски — «кохижен». Стало быть, этот приборчик с трубкой можно назвать новым словом — когерер.

— Когерер! — повторил Лодж, чтобы все оценили его звучание.

Он приподнял повыше, держа между пальцами — для всеобщего обозрения. Простейшая трубочка с порошком.

Плохие контакты… Вечное проклятие электриков! А вот, оказывается, плохие контакты могут сыграть вдруг роль немаловажную.

Лодж позволил себе даже высказать перед высоким ученым собранием некую гипотезу, которую сам же назвал «рискованной».

— Я предполагаю, — говорил он, — что такова же примерно и природа чувствительности к свету нашего глаза. Возможно, в сетчатке также имеется слой плохих контактов. Под действием света они становятся проводящими, и зрительный нерв стимулируется.

Великий принцип аналогии между явлениями света и электричества, лежащий в основе новой волновой теории, руководил сейчас и мыслью Оливера Лоджа. И по той же аналогии он называет свою модель с когерером — электрическим глазом. Пусть видит свет невидимых волн!

Герц дал толчок многим. Бранли дал толчок Лоджу. Лодж толкал мысль других. Сцепление умор, рождавшее высокую волну — волну поисков и исследований.

ЛЕГКО НЕ БУДЕТ

Наконец-то после долгого дня занятий Минного класса можно немного отдохнуть. Отдохнуть — значит просмотреть, например, только что полученную литературу. Попов выбрал последний номер английского журнала «Электришен». Статья профессора Оливера Лоджа «Творение Герца» — доклад, читанный в Лондонском Королевском обществе. Усевшись в кресло у себя за столом, в конце физического кабинета, и приспустив поближе висячую лампу, Александр Степанович лениво вытянул ноги, предвкушая удовольствие. Немного полистать, что там любопытного…

Из соседней комнаты в открытый проем двери слышно легкое позвякивание. Мелькает иногда низкая фигурка с узкими плечиками — Петр Николаевич, новый ассистент, готовит учебные опыты на завтра.

Расставание с прежним ассистентом, Николаем Георгиевским, было нелегким. Все-таки четыре года они провели тут вместе, за столиками и приборами физического кабинета. И не только за этими лабораторными столиками. Сошлись, привыкли… Но Георгиевскому представилась возможность более самостоятельной работы. В Петербурге, в Медико-хирургической академии, «у самого профессора Егорова». Мог ли Попов этому противиться! Он только сказал глуховато:

— Надеюсь, друг друга не потеряем…

И Георгиевский уехал, отплыл. Но все время оттуда, с «Большой земли», как они говорили в шутку, приходили о нем напоминания: то письмо с подробным отчетом о своих занятиях, то какая-нибудь любопытная книга, то посылка с редкими деталями для приборов, а то он являлся и сам, выкроив свободный день и привозя столичные новости.

На его месте теперь в Минном классе этот новенький ассистент. Петр Николаевич Рыбкин. Кандидат университета и, кажется, действительно любитель физики. Сам университетский лабораторный кудесник Лермантов отозвался о нем: «Легкая рука!» Попов встречал иногда молодого кандидата на заседаниях Физического общества в «Же-де-пом». И как тот слушал, притулившись где-нибудь сбоку или на антресолях, тоже кое о чем говорило. Попов подошел к нему однажды и сказал без предисловий:

— Хотите работать в Кронштадте, со мной? Освободилась вакансия. Предупреждаю, легко не будет.

А он, кажется, легкого и не искал, этот невзрачный молодой человек, принимая на свои узкие плечи все, что должно входить в обязанности ассистента и помощника такого руководителя, как Попов, — такого вежливого, внимательного в обхождении, но