— Эндрю, у вас кружится голова. Сядьте, а то упадете и повредите себе еще сильнее.

— Спенсер сказал, что я могу идти домой. Вот я и иду. — В его глазах горела решимость. — Прямо домой. Честное слово. И сразу лягу в постель. С телефоном. Чтобы вы могли нарушать мой сладкий сон каждые два часа.

Она отошла от дверей, подошла к Эндрю и положила ладонь на его предплечье. Он напрягся; под ее пальцами забилась какая-то жилка.

— Я знаю, что сказал Спенсер, — ответила Гейл, пытаясь думать о здоровье пациента, а не о том, как ее пальцы отзываются на прикосновение к его теплой коже. — Но все равно не отпущу вас домой одного.

— А что же вы будете делать? Пошлете со мной Ширли? — саркастически парировал он, приподняв бровь.

— Нет. — Гейл поспешно отпустила его руку. Неужели она допустила ошибку? После смерти родителей и даже до того она жила, не высовываясь и стараясь придерживаться линии наименьшего сопротивления. Пока дело не касалось ее пациентов. Тут она делала все, что было необходимо. Твердо стояла на своем и находила способы обойти старого ворчуна. Впрочем, сейчас это не имело значения. Она выполнит распоряжение вредного старикана и отпустит Эндрю домой, С одним маленьким дополнением.

По крайней мере, так она говорила себе, глядя в глаза Эндрю и видя в них тот же жар, который не давал покоя ей самой.

— Я сама отвезу вас домой после конца смены.

— Вы всегда такой упрямый?

— Только если ко мне пристают, когда я хочу спать. — Эндрю насупился и отодвинул кофейную кружку с недопитым куриным бульоном. Зачем Гейл накачивает его этим пойлом? Он ведь уже пять раз сказал, что голод — наименьшая из его проблем. У него разламывалась голова, и хотел он только одного — поскорее лечь.

— Ешьте, — непреклонно ответила Гейл, опустив ложку в большую керамическую кружку. — Потом я вас послушаю, дам болеутоляющее и позволю пару часов поспать.

Черта с два, хмуро подумал Лавкрафт, принимая у нее кружку. Он был упрям, но давно понял, что Гейл вдвое упрямее. То, что она силой уложила его в свою слишком короткую двуспальную кровать и поит куриным бульоном, как малыша, у которого выпал зуб, еще полбеды. Настоящая беда — это разжигавший желание легкий аромат цветочного одеколона, которым пахли ее шелковые простыни. Даже головная боль не мешала ему испытывать возбуждение.

После долгого спора он сумел убедить Гейл, что не упадет на лестнице и не сломает себе шею. Ему необходимо подняться к себе, принять душ и переодеться. Она согласилась отпустить его одного, но только на десять минут, чтобы собрать вещи. Душ — на его ответственность. Она все равно войдет туда. На случай, если у него снова закружится голова.

О том, чтобы впустить объект слежки в квартиру и позволить ему увидеть аппаратуру, пока он, Лавкрафт, будет в душе, не могло быть и речи. Конечно, запасную спальню можно было бы запереть, но запертая дверь для женщины такое же искушение, как ваза с пирожными для годовалого малыша.

А Гейл является для меня именно объектом, напомнил себе Эндрю, наблюдая, как она наливает в стакан воду со льдом. На Гейл был все тот же халатик, который скрывал больше, чем показывал, но Эндрю нравилось следить за тем, как голубая хлопчатобумажная ткань обтягивает ее бедра и круглые ягодицы. От Гейл не требовалось быть чувственной, обольстительной и заставлять его испытывать желание от малейшего прикосновения или аромата ее одеколона. Гейл — объект слежки, который должен вывести его на цель. Она не женщина, которая смотрит на него горящими глазами. Не женщина, при взгляде на которую два слоя хлопка начинают казаться такими же тугими и жесткими, как брезент. И уж никак не женщина для него.

Даже если бы он хотел обольстить ее — а он этого не хотел, — из этого все равно ничего не вышло бы. Потому что, как только Гейл все узнает, она возненавидит его. Да, она вызывает у него улыбку, да, он четыре ночи проворочался в постели, потому что стоило уснуть, как ему начинала сниться Гейл. Ну и что из того? Какое имеет значение, что ему хочется обнять ее и целовать до потери сознания, несмотря на адскую головную боль?

Он сотрудник ФБР. Тайный агент. Его работа — ловить преступников, и он относится к этой работе серьезно. Гейл Нортон очень опасная женщина, напомнил себе Лавкрафт. Опасная для его души, тела и цели, к которой он стремится. Он ни за что не позволит себе увлечься ею. Какими бы чарами ни обладала прекрасная леди-доктор.

Гейл проснулась при первом же звуковом сигнале ее наручных часов. Не включая стоявшую на тумбочке дешевую медную лампу, она спустила ноги с кровати и выгнула спину. Да, долг есть долг, но хватило проспать полночи на диване, чтобы она раз и навсегда зареклась брать мебель напрокат — как старую, так и новую. Она не столько спала, сколько искала место, где пружины не втыкались бы ей в зад.

Пользуясь тем, что в окно гостиной светит полная луна, она прошлепала в ванную, плотно закрыла за собой дверь и только тогда зажгла свет. Тревожить Эндрю не следовало. Гейл подходила к нему каждые три часа. Из-под палки съев куриный бульон, он крепко уснул. Температура не повышалась, пульс и давление были практически нормальными. После полуночи он слегка «поплыл», но отвечал связно. Судя по всему, сотрясения мозга у Эндрю не было. Гейл надеялась на лучший исход и отсутствие осложнений, но врожденная осторожность брала в ней верх.

Она вымыла руки и пошла в спальню, чтобы проверить пациента. Как и в предыдущие два раза, Гейл остановилась на пороге и залюбовалась своим подопечным.

Да, посмотреть было на что… Лунный свет заливал дощатый пол, двуспальную кровать Гейл, стройное, загорелое тело и тугие мускулы, обтянутые атласной кожей. Вообще-то в этом не было ничего необычного, но Гейл была так поглощена своей карьерой и мыслями о брате, что постель не играла для нее особой роли. Связи на одну ночь Гейл не привлекали; весь ее сексуальный опыт ограничивался двумя короткими романами во время учебы в университете. Одно время Гейл казалось, что у нее могло бы что-то получиться с заведующим отделением неотложной помощи городской больницы Далласа. Однако этот роман быстро закончился, когда она приняла предложение правительства поработать в Оуквуде в обмен на зачет большей части банковской ссуды.

После переезда в Виргинию светская жизнь Гейл ограничивалась редкими обедами и посещением кино с Айрин. Иногда с врачами окружной больницы она ездила в Ричмонд послушать джаз. А в остальном жила как монахиня.

Она жадно смотрела на Эндрю. Во время прошлого посещения, когда Гейл прослушивала его легкие, Лавкрафт снял белую футболку с короткими рукавами и его широкая грудь осталась обнаженной. Отрицать не приходилось: Эндрю возбуждает ее. Не только физически, но и эмоционально. Гейл не считала, что им с Эндрю следует чего-то ждать, но связь с ним могла стать опасной. Как бы ни учащался ее пульс, когда они оказывались в полуметре друг от друга… Не говоря об их взаимном влечении, в Эндрю было многое, заставлявшее ее невольно мечтать о будущем.

Но мечты противоречили ее натуре. Она ставила перед собой конкретные цели, разрабатывала способы достижения и реализовывала их. Разве можно забыть о Крисе, который рискует жизнью ради безответного десятисекундного телефонного звонка?