Я хмуро на него глянул:

– Я и сам сожрать могу. И не подавлюсь.

Не знаю, почему все решили, что я какой-то правильный. Мать в свое время знала каждый отдел полиции в городе. Пока я не научился не попадаться. Виной всему были всплески агрессии. Которые и сейчас иногда накатывают невовремя. Сбрасывать ее сильно помогает спорт.

После большой перемены мне нужно было в кабинет химии. Куда я и направился в гордом одиночестве.

Дверь была открыта, но учителя не было. Я решил подождать и сел за парту. Только долго посидеть мне не удалось. Послышались странные звуки, как будто кто-то скулит. Или плачет?

Звуки раздавались из смежного с кабинетом помещения. Я встал и пошел туда.

Там было все заставлено коробками. И источник шума я нашел не сразу. За коробками в углу прямо на полу, подтянув колени к лицу, сидела Алиса. И, зажав сжатую в кулак руку зубами, плакала.

– Ты чего здесь?

Я рассчитывал, что она ответит.

Но девушка отреагировала странно. Подавив рыдания и не поворачивая головы в мою сторону, громко и четко сказала:

– Уйди!

– Алис, что ты? Я ж помочь хочу.

Так же четко она проговорила:

– Мне твоя помощь не нужна.

А голову она так и не повернула.

Я шагнул к ней и наклонился. Она сжалась сильнее и попробовала отползти.

Подцепив пальцами за подбородок, я развернул ее лицо к себе. И застыл.

На скуле в поллица налился сине-фиолетовый синяк. Она была вся зареванная, с покрасневшим носом, с затравленным выражением в больших серых глазах. А у меня сердце дрогнуло от жалости.

– Кто?

Длинные объяснения не были нужны, я знал, что она понимает, о чем я.

– Если ты сейчас что-нибудь им сделаешь, то будет только хуже.

Вот дурочка!

– Что ты заладила – хуже, хуже? А так тебе хорошо? Ты чего дожидаешься – когда они тебя втроем поимеют и убьют, бросив тело в какой-то канаве? Эти уроды наслаждаются безнаказанностью. И так и будет. Я не собираюсь разбираться тут. Я ж не дурак. Но вопрос решу. От тебя мне надо только одно – узнать, кто тебя ударил

Она помедлила. То, что она чувствует, я понимал прекрасно. Ей страшно, больно и она не верит, что можно что-то изменить.

Но хочет поверить.

Поэтому с ее губ срывается:

– Это Борис. Он словно совсем с ума сошел. Кричал, что я – шлюха, что ноги раздвигаю перед всякими. А потом ударил. Учитель какой-то шел, я вырвалась, убежала и спряталась.

Слезы снова потекли ручьями.

– Я больше не могу-у-у, – Алиса зарыдала снова.

– Не бойся, он больше тебя не тронет. Пойдем к медсестре, холод надо приложить.

– Они ничего не сделают.

Это я и сам знал. И ни на кого не рассчитывал.

– Что я теперь бабушке скажу?

– Я бы сказал правду. И перевелся в другую школу.

– Ты же не перевелся.

– Малыш, я могу себя защитить. У нас разные ситуации. Хватит плакать.

Я помог ей подняться и отвел в медицинский кабинет. Ее "упала" резало слух.

Но я не вмешивался.

Мне пришла в голову другая идея.

Олеся

У меня в чашке черный кофе. Время – 5 утра, а я зачем-то помешиваю кофе ложкой. Хотя кофе – без сахара. Чашка издает противный дребезжащий звук, который проходится по моим нервам, заставляя стискивать зубы. И этот звук отдается где-то в висках повторяющимся причитанием: "Ой, не надо! Ой, не надо!" В моменты, когда ложка очень сильно стукает по краю чашки причитание переходит в вой: "Не надо!"

А калькулятор, устроенный в каждой женской голове, подсчитывает сколько я заработаю за первый месяц, сколько за второй, и сколько за первый и второй – вместе. И ведь, если продержаться полгода, можно будет взять квартиру в ипотеку. Жить в своей, а не снимать. Тогда и причитания, и вой почти мной не воспринимаются. Из-за крышесносной мысли: "Моё собственное жильё".

В кухне появляется Матвей. Ну вот, разбудила.

– Ты чего не спишь? – спрашивает у меня, потягиваясь.

– Я-я-я, – "я" растягивается и хрипнет, – На работу собираюсь.

Не выдерживаю его испытуюший взгляд и отвожу глаза в сторону.

– А говорила, что тебя не взяли.

Чувствую себя малолеткой, прячущей сигарету от матери.

– Холодов вчера приходил. Предложил вернуться.

У сына не дергается ни один мускул, только глаза разгораются.

– Куда приходил? Сюда?

Ох! Такое ощущение, что на плите что-то горит.

Киваю.

– Сам?

Опять киваю.

Обстоятельства своего увольнения я рассказала. Без подробностей.

– И ты решила вернуться?

Я до сих пор это решаю. Но когда сын спрашивает, снова делаю утвердительный кивок.

Ведь... Надо?

Своя квартира...

– Мать , ты – дура?

Умеет он спустить меня с небес на грешную землю.

– Зачем так-то? – собираюсь обидеться.

– Тебе деньги нужны? У меня есть. С голоду не умрем, за жилье заплатим.

Вся неловкость от этого разговора улетучивается. Мгновенно.

– Откуда? – теперь уже мои глаза вспыхивают недобрым блеском.

Боевой пыл Матвея гаснет. И отвечать он не торопится. Да мне его ответ не особо нужен. Я его знаю. Просто хочу услышать.

Но он молчит.

– Бои? Опять?

Даже не начинаю нудеть про то, что он обещал. Он сам наверняка помнит.

– Бой. Один. Я нормальные деньги поднял. На какое-то время хватит. Что нам с тобой – так с хлеба на воду и перебиваться?

Встряхиваю головой:

– А если тебя там изуродуют? Мне потом всю жизнь на памперсы тебе работать?

– А сама? Ты зачем к этому козлу собралась? – он не дожидается моего ответа и задает следующий вопрос, который выбивает у меня почву из-под ног, – Или он тебе нравится?

Я задумываюсь. Нет, не может быть такого. Не должно быть.

– Нет! – это слово рвется из меня само. Как наиболее нужное.

Но следом вылетает другое, отражающее мои сомнения:

– Наверное...

И дальше я уже начинаю приводить разумные доводы тому, что мне нужно работать в центре Холодова.

– Там зарплата. Нам будет хватать. И тебе не придется рисковпть своим здоровьем. А через полгода можно будет подумать о квартире. Своей. Да и потом... Разве я могу быть нужна такому, как он? Зачем?