Ночь выдалась тихой и ясной — в такие ночи, когда уличное движение затихает, вдруг замечаешь луну, будто наверху раздвинулся занавес, и небо показывается во всей красе, чистое и широкое, как за городом. Ветерок обдавал приятной прохладой, и после долгого сидения в тесноте в четырех стенах, за бесконечными разговорами, было приятно прогуляться немного перед тем, как остановить омнибус или вновь окунуться в слепящий свет подземки. Сэндис, барристер[20]с философской жилкой, достал трубку, раскурил ее, пробормотал что-то вроде «хм» или «ха» и погрузился в молчание. Денем заметил, что двое впереди держатся несколько особняком и, судя по тому, как часто они оборачиваются друг к другу, о чем-то оживленно беседуют. Расступившись, чтобы пропустить встречного пешехода, они снова почти сразу же сблизились.

У него и в мыслях не было следить за ними, и все же он старался не терять из виду желтый шарф, которым Кэтрин повязала голову, и стильное пальто, выделявшее Родни из толпы. У Стрэнда он подумал было, что они разойдутся в разные стороны, но вместо этого они перешли на другую сторону и углубились в один из узеньких переулков, ведущих мимо старых судебных зданий к реке. И если в толпе на оживленной улице Родни выступал всего лишь в роли провожатого, то теперь, когда прохожие стали редки и шаги этой пары четко отдавались в тишине, Денем невольно представлял себе уже другие разговоры. Резкие тени словно делали их выше, отчего эти две фигуры приобрели некую таинственность и значимость, и Денем уже не злился на Кэтрин, но воспринимал ее присутствие изумленно и покорно, словно из реальности она перенеслась в грезы. И он не возражал против грез — но Сэндис вдруг разговорился. Этот молодой человек вел замкнутый образ жизни, со своими друзьями познакомился в колледже и всегда обращался к ним так, будто они все еще студенты, спорящие до хрипоты в его тесной каморке, хотя иногда много месяцев и даже лет отделяли его нынешнюю реплику от предыдущей. Странный способ общения, но очень успокоительный для говорящего, поскольку позволяет полностью игнорировать реальный ход событий и между двумя сказанными вслух словами открываются вдруг глубочайшие бездны.

В данную конкретную минуту он произнес, после того как они остановились на краю Стрэнда:

— Я слышал, Беннет забросил свою теорию истины.

Денем ответил ему что-то подходящее случаю, и тот принялся объяснять, каким образом их общий знакомый пришел к такому решению и какие поправки это вносит в концепцию, которую оба они разделяли. Тем временем Кэтрин и Родни ушли далеко вперед, и Денем — сам того не сознавая — старался не упускать их из виду и при этом пытался вникнуть в то, о чем говорит Сэндис.

Беседуя таким образом, они прошли мимо судебных зданий, и тут Сэндис ткнул тросточкой в камень полуразрушенной арки и постучал по нему пару раз, иллюстрируя некую мутную мысль о сложной природе восприятия действительности.

Во время этой их вынужденной остановки Кэтрин с Родни свернули за угол и скрылись с глаз. Денем запнулся на полуслове, а когда продолжил фразу, у него возникло щемящее чувство, как будто у него вдруг отняли что-то.

Не подозревая, что за ними наблюдают, Кэтрин и Родни вышли на набережную[21].

Перейдя улицу, Родни хлопнул ладонью по каменному парапету и воскликнул:

— Клянусь, больше ни слова об этом! Но прошу тебя, не спеши. Смотри, какая лунная дорожка на воде…

Кэтрин остановилась, глянула на реку, принюхалась.

— Кажется, пахнет морем, ветер с той стороны.

Какое-то время они стояли молча, под ними река лениво ворочалась в своем каменном ложе, а серебристые и красные огоньки на ее поверхности то разбегались, разведенные неумолимым течением, то вновь сходились. Где-то вдали жалобно загудел пароход, словно хотел сказать, как тоскливо ему держать свой одинокий путь в густом тумане.

— Ага! — воскликнул Родни, снова хлопнув по парапету. — Почему никто не скажет, как все это прекрасно?! Почему я навеки обречен чувствовать то, что не могу выразить словами? А если и попытаюсь, что толку… Поверь мне, Кэтрин, — зачастил он, — я никогда больше не заговорю об этом. Но в присутствии такой красоты — смотри, как сияет луна! — начинаешь понимать… начинаешь… Может, ты выйдешь за меня — я ведь наполовину поэт, ты же знаешь, и не умею притворяться, что не испытываю тех чувств, которые испытываю. Если бы я был настоящий писатель — о, тогда другое дело. Я бы не стал тогда беспокоить тебя своей просьбой — выйти за меня замуж.

Всю эту довольно бессвязную речь он произносил, поглядывая то на луну, то снова на черную воду.

— Но если я правильно тебя поняла, мне ты советовал бы выйти замуж в любом случае? — спросила Кэтрин, пристально глядя на луну.

— Разумеется. Не только тебе, всем женщинам. Если подумать, без этого ты никто, ты живешь лишь наполовину, используешь лишь половину своих возможностей, надеюсь, ты и сама это чувствуешь. Именно поэтому…

Тут он умолк, и они медленно пошли вдоль набережной. Луна светила им в лицо.

— О, как печальна и бледна навстречу звездам шла она![22]— продекламировал Родни.

— Я сегодня услышала о себе много неприятного, — сказала Кэтрин, не обращая внимания на его слова. — Кажется, мистер Денем решил, что вправе читать мне нотации, хотя я с ним почти не знакома. Кстати, Уильям, ты-то хорошо его знаешь, скажи, что он собой представляет?

Уильям делано вздохнул:

— Он доведет тебя до белого каления своими поучениями.

— Да, но что он за человек?

— А мы засыплем тебя сонетами, жестокосердная реалистка! — улыбнулся он. — Денем? Хороший парень, по-моему. Дельный. Но я бы не советовал тебе выходить за него. Он над тобой посмеется, ведь… а что он тебе сказал?

— С мистером Денемом дело обстоит так. Он приходит на чай. Я всеми силами стараюсь ему помочь, чтобы он не чувствовал себя неловко. А он сидит и насмехается. Тогда я показываю ему рукописи. И тут он вспыхивает и заявляет, что я не имею права говорить, что принадлежу к среднему сословию. На этой пафосной ноте мы расстаемся, а когда снова я его встречаю, нынче вечером, он подходит ко мне и говорит: «Пошли вы к черту!» Мою маму подобное поведение огорчает. Я хочу понять, к чему это все?

Она умолкла и, замедлив шаг, проводила взглядом освещенный изнутри поезд, проезжавший по Хангерфордскому мосту.

— Ну, наверное, что он считает тебя холодной и черствой.