– Пожрать не дадут? – с надеждой тихо спросил Цапа.

Ветлугин посмотрел на жующих вдалеке немцев, сглотнул слюну и молча отвернулся в другую сторону.

– Интересно, куда нас везут? – не успокаивался Васька, теперь уже глядя на Терцева.

Капитан пока что только пожал плечами. Они огляделись по сторонам. Чистая, ухоженная улица с высокими деревянными заборами поднималась вверх и скрывалась за поворотом. Пригревало июльское солнышко. Терцев прислонился к забору и прикрыл глаза…

– Пани, пани! – вернул его из дремоты голос Ветлугина.

Капитан открыл глаза. Напротив них через дорогу стояла девушка в цветном платье и босоножках, надетых на белые носочки. Это было так неожиданно и удивительно, что Терцеву в первый момент показалось, будто он еще спит. Капитан тряхнул головой и протер глаза. Девушка, однако, никуда не исчезла. В руках у нее была плетеная корзинка, из которой торчали закупоренные свернутыми газетами горлышки стеклянных бутылок с молоком.

– Пани, млеко, – просительно проговорил Ветлугин.

Цапа рядом с ним, затаив дыхание, замер без движения, гипнотизируя взглядом корзину.

Девушка испуганно посмотрела на немца с автоматом и осторожно потянула из корзинки бутылку. Конвоир демонстративно повернул голову в другую сторону. Девушка быстро поставила на песок у обочины бутылку и сделала шаг назад. Немец снова посмотрел в их сторону и опять отвернулся.

Бутылка моментально перекочевала в руки Ветлугина:

– Спасибо, пани.

Терцев в упор глянул на девушку. Быстро спросил, почти беззвучно, одними губами:

– Город? Мисто?

Девушка бросила взгляд на немца. Тот продолжал смотреть в другую сторону. Произнесла тихонько:

– Элк.

Не говоря ни слова, Терцев молча указал пальцем в ту сторону, откуда они приехали.

– Августов, – последовал ответ.

Капитан перевел палец в направлении их предстоящего движения.

– Арис. То Ожиш.

Конвоир развернулся в их сторону.

– Дзенькую, пани! – подняв в руке бутылку с молоком, громко сказал Ветлугин.

Терцев благодарственно моргнул глазами и сделал девушке знак уходить. Она поспешила прочь.

– Weg! – бросил окрик охранник, впрочем, скорее для порядка.

Девушка благополучно скрылась за поворотом улицы. Бутылку у них не отобрали. Пустив ее по кругу, пленные быстро выпили молоко.

На место прибыли уже поздно вечером. Когда один из охранников откидывал полог тента и что-то говорил встречавшему их солдату, Терцев успел заметить полосатый шлагбаум, будку часового и отрезок обнесенного колючей проволокой периметра.

«Какой-то новый лагерь?» – мелькнуло у капитана в голове.

После того места, где они так удачно раздобыли молоко, больше остановок не было. Логично было предположить, что приехали именно в Ожиш или его окрестности. По прикидкам Терцева, в общей сложности отмотали от Сувалок по дорогам больше сотни километров.

Вопреки ожиданиям, их поместили не в барак, а всех троих заперли в каком-то чулане. Заводили через большие и высокие ворота высокого то ли пакгауза, то ли ангара, насколько можно было разобраться в темноте. Грохнула за спинами тяжелая металлическая дверь. Провернулся снаружи несколько раз ключ в замке. Огляделись – чулан был каменный, под потолком маленькое окошко с решеткой. Ветлугин с ходу заскочил на кучу ветоши в углу, попробовал рукой прутья решетки. Они были стальные. Соскочил обратно на пол.

Шаря глазами по помещению, Цапа проронил свое обычное, ни к кому даже не обращаясь и не прекращая осмотра:

– Жрать-то дадут?..

Капитан с сержантом переглянулись и усмехнулись.

– Кто спит, тот обедает, – процитировал Терцев фразу, вычитанную в детстве из зарубежных приключенческих романов.

Цапа посмотрел на капитана совсем с расстроенным видом. Вспомнив встречу в Элке, Терцев поинтересовался у Ветлугина:

– А как ты угадал, что та девушка полька?

Насколько Терцев помнил географию, после Сувалок их везли и высадили уже на территории Восточной Пруссии.

Ветлугин улыбнулся с довольным видом:

– Так ведь красивая. Значит, точно славянка.

Сержант поддел локтем Ваську:

– Красивая была девушка? А, Цапа?

– Пожрать бы для начала, – шмыгнул носом минометчик. И закончил вполне резонно: – После этого можно и о девушках поговорить.

Танкисты тихонько хохотнули. Ветлугин с улыбкой развел руками:

– Молодец! Возразить нечего!

– Арис, Арис, – снова с серьезным видом произнес Терцев вслух название городка, в окрестностях которого они, по всей видимости, оказались. – И он же, получается, Ожиш.

– Арис – немецкое название. Ожиш – польское, – неожиданно блеснул знаниями Цаплин. – Эти земли сотни лет кочевали по разным государствам. Тут поляков и немцев вперемежку.

Танкисты уважительно покачали головами. Минометчик уверенно закончил:

– Арис, он же Ожиш, был в Германии. А Сувалки и Августов – в России. Это когда еще все нормально было.

– Это когда же все нормально было? – прищурившись, поинтересовался Ветлугин.

– До 1914 года, – без запинки отвечал Васька.

– Где тебя так учили? – быстро спросил Терцев.

– В школе.

– И где такая школа?

– Город Локоть, – снова потер нос Цаплин. – Брянские мы.

И, чуть смутившись, пояснил:

– Я вот только школу закончил. Потом опять наши пришли и меня в армию забрали.

– Погоди, это ты так при немцах учился? – переглянулись танкисты.

– Да, но только не совсем, – принялся объяснять Цаплин. – К нам немцы в наших краях особо не лезли. Мы там сами управлялись. Но учили интересно. И жили хорошо.

– Давайте спать! – резко оборвал разговор Терцев.

Свалили на пол ветошь, бросили на них шинели и ватник. Проспали до самого утра. Так хорошо они не отдыхали, пожалуй, много месяцев.

Дверь снова громыхнула часов в шесть. Снаружи уже давно рассвело. Под конвоем их вывели во двор. За спиной было здание ангара, в котором располагался каменный чулан. На дворе стояло несколько грузовиков, половина явно неисправных – на приколе. Им разрешили умыться водой из шланга, длинной змеей тянувшегося из соседних ворот. Надо полагать, там находилась автомобильная мойка. Жестом показав, что у них минута, конвоир включил воду. Быстро скинув верхнюю одежду, с наслаждением окатили друг друга из шланга. Благо на летнем солнышке их видавшее виды истрепанное обмундирование сохло почти моментально. Затем охранники уселись рядом с забором завтракать. Когда пленным бросили краюху хлеба, Цапа, прижимая ее к груди и не веря свалившемуся на него счастью, пролепетал: