— А тебе что больше нравится?

— А мне нравится по-разному. Подчинять и подчиняться. Главное — эмоции от ощущений, — он резко прижимает меня к себе. — Мне нравится, когда ты эмоциональная. Я тащусь.

Борька звонко целует меня в плечо, ведет языком вверх, по шее, к щеке. Резко разворачивает и снова целует. Настойчиво, проникая меж губ, касаясь языком зубов, глубже.

А мне как-то странно, не могу понять. Такая апатия, безразличие. Кажется, что и Борю я не ненавижу. И поцелуй не такой омерзительный. Мне все равно. Опять.

Но нельзя, он ждет эмоций.

Может, через них я смогу себе помочь. Буду выдавать ему эмоции, сублимировать свои чувства. Симулировать тоже… он расслабится, подумает, что теперь я его. И тогда можно и нужно сделать рывок. Рискнуть. Но на этот раз быть уверенней в этой попытке, действовать расчетливо. Я обещала себе, Алешке, что мы выберемся.

У меня есть цель. Возможно, будет шанс.

Делаю попытку принять участие в поцелуе, вторгаюсь в его рот языком, посасывая нижнюю губу. А еще прижимаюсь телом к телу, слегка обнимая Борьку за плечи.

Целую его, блядь, целую! С жаром, изображая страсть. Но такую…

Тут еще главное — не переиграть. А то, мало ли, не поверит. Я б не поверила.

Резко останавливаюсь, вытираю неловко губы, старательно делая смущенно-удивленный вид. Пусть думает, что это был порыв. Пусть думает, что я начинаю к нему привыкать и проникаться.

Отворачиваюсь. Потому что смотреть на него и изображать то, чего нет, трудно. Очень.

Чувствую, как Борька дышит мне в затылок. Он близко. Дыхание сбивчивое и шумное. И жаркое.

Он ничего не говорит. Я тоже молчу. А сама уже хочу поскорей оказаться в подвале, чтобы мне привели Алешку и мы с ним остались вдвоём.

Борька выводит меня из душевой. Дежуривший в коридоре Юрасик тут же открывает дверь подвала. Я захожу первой, подхожу к матрасу и сажусь. Боря тоже заходит, озирается по сторонам. Долго, очень долго смотрит на окову, что лежит на полу ближе к входу. Мне чудится или он сомневается?

Может, не наденет? Получила я лимит доверия или еще нет?

Видимо, нет. Путу Боря все же закрепляет на моей ноге, присев рядом со мной на колени.

— До завтра, — бросает Борька, выпрямляется и тянется лицом к моему. Целует. Но не в губы. В щеку, нежно и даже наивно, как школьник. После чего Борька уходит.

А я сижу, уставившись в стену напротив, почти неподвижно где-то час. А Алешку все не ведут. Я опустошенная. Опять кажусь себе грязной. Себя предавшей. Губы горят, они ругают меня так за поцелуй. Но я должна была. Я смогу…

Смогу же?

22

Еще полчаса. А я так и сижу. Одна. Стену напротив изучила до мельчайших деталей.

Поднимаюсь слишком резко — меня качнуло. Дохожу до туалета, сажусь. После вешаю полотенце на выступ и ищу в коробке, что так и стоит в подвале, длинную футболку. Надеваю. И опять сажусь на матрас на то же место. Преданно, как собака, смотрю на дверь. Жду, чтобы вошёл тот, кто предан мне. Единственный. Постоянный. Верный.

Как вдруг вспоминаю еще кое-что. А что еще мне делать, оставаясь наедине с собой?

— Ты попросила отца поговорить со мной, чтобы я пореже к вам шлялся? — передразнивая мою интонацию, которой я буквально вчера общалась с мужем, спросил Боря. Секунду назад Игорь вышел из гостиной ответить на деловой звонок, оставив нас вдвоем с его сыном.

— Нет, ‐ качнула головой, — я попросила, чтобы ты не шлялся сюда, когда я дома одна.

— Что, мамуля, боишься не устоять перед моим обаянием? — играя бровями, поинтересовался он.

— Да нет, сынок, скорее наоборот, — фыркнула я и, слегка наклонившись, добавила: — Бориска, по-хорошему прошу, прекрати лезть ко мне.

— Ни за что и никогда. Вижу цель — не вижу препятствий, — шёпотом ответил он, а потом нормальным голосом произнес: — Я ж мириться пришел, с подарком.

Он достал из нагрудного внутреннего кармана бархатистую бирюзовую коробочку. Протянул ее мне на раскрытой ладони. Я покачала головой, отказываясь брать, но в этот момент в гостиную вернулся Игорь.

— О, что это? — с любопытством в голосе спросил мой муж.

— Это подарок моей новой маме, — притворно ласково сказал Борька и демонстративно открыл коробочку.

В ней серьги. Золотые, с английским замком и с красным камнем в центре. Красивые. Стильные. У Бори есть вкус.

— Камень этот… как фрукт еще называется, ‐ вспоминая, произнес Борька

— Гранат, ‐ подсказала я, пасынок кивнул:

— Он самый. Продавщица в ювелирном сказала, что этот камень является символом постоянства, преданности и верности. Как нельзя тебе подходит, да, Кристина?

Он издевался. Я понимала это в тот момент.

— Примеряешь? — спросил Игорь.

Он никогда не замечал иронии сына или не хотел замечать. Но одно другого не лучше.

— Спасибо, но это слишком дорогой подарок. Тем более без повода.

— Ты что, не такой уж и дорогой, камни-то полудрагоценные. Ты бесспорно достойна большего, но я пока не знаю, что тебе нравится, — сказал Борька, едва сдерживая усмешку.

— Кристина любит сапфиры, — сообщил сыну Игорь.

Ну вот зачем? Для чего?

— Это синенькие такие? — уточнил Борька. — Ясно, буду иметь в виду.

И ведь имел. На все праздники он дарил мне что-то с сапфиром. Браслеты, серьги, кольца, подвески, ожерелье и даже чехол для мобильника. Стоит ли говорить, что после этого сапфир перестал быть моим любимым камнем?

Принимать подарки от пасынка я не хотела и не скрывала этого, отнекиваясь каждый раз, но Игорь так укоризненно на меня смотрел, при этом шепча на ушко:

— Любимая, он же старается. Хочет подружиться.

При муже его сын действительно делал вид, что это так, что он искренне хочет со мной просто дружить. Но стоило нам остаться с Борькой наедине… Не каждый раз, но он намекал. А я продолжала смеяться ему в лицо.

Визиты Бори да, стали реже. Но не настолько, насколько мне этого хотелось.

И, кстати, сбегая, я оставила все Борькины украшения в шкатулке. Еще и с запиской: сынок, ничего от тебя мне не нужно. Преданная твоему отцу мамочка.

Часто я потом думала, живя в Прибалтике, как бы мне хотелось видеть его лицо, когда он нашёл записку…

В висках начинает сильно стучать, в груди тоже ощутимые перебойные удары, по инерции меряю себе пульс на запястье. Учащён. Давление, видимо, повысилось. Глубоко и спокойно дышу.

Пульс понемногу успокаивается, зато теперь лицо горит огнем,