— Но она не могла… не могла… — Клара в изнеможении опустилась на стул. — Она не могла говорить всерьез.

— Точно так же подумал и я. Тем не менее счел целесообразным рассказать обо всем вашему дяде.

Мне следовало пойти за ней, или привести ее к вам, или сделать еще что-нибудь! Как по-вашему, что я почувствовал, когда увидел эти кричащие заголовки в газетах?

— Все равно я не верю. Делия никого не убивала.

Во всяком случае, если бы она действительно решила… из ненависти… то уж никак не Джексона.

— Почему не его? Тогда кого же?

— Не знаю, но только не…

— Не отрицайте, вы отлично знаете. Так кого же?

Клара медленно покачала головой.

— Черт возьми, Клара! — взорвался Диллон. — Повторяю: я люблю Делию, и она в смертельной опасности. Мне необходимо что-то предпринять для ее спасения! Независимо от того, ее это секрет или ваш, я сохраню его в тайне. Вы вверили судьбу сестры Саммису, потому что он ее крестный отец. Но почему вы думаете, что ему можно доверять? Джексон был его партнером, и Л ем, когда нужно, жесток и беспощаден, как кугуар. Мне нужны все сведения, какие только можно получить. Если Делия собиралась кого-то убить и это был не Джексон, то кто же?

— Делия никогда не говорила мне, что намеревается кого-то убить.

— Она говорила об этом мне. Так все-таки, кого Делия могла иметь в виду?

— Руфуса Тоула.

— Тоула?! — вытаращил глаза Диллон. — Священника?

— Именно.

— Боже праведный! С какой стати?

— По ее убеждению, он довел нашу мать до самоубийства. Я тоже так считала, — пояснила Клара.

— Довел до самоубийства? Но каким образом?

— Своими разговорами с ней, — ответила Клара и умолкла, прикусив нижнюю губу. Через минуту, овладев собой, она продолжила: — Я не представляла… насколько в самом деле мучительно и больно говорить о некоторых вещах.

— А я хорошо представляю. Испытал на самом себе. О чем Тоул беседовал с вашей матерью?

— Не знаю. Мама была членом его общины. Исправно посещала церковные службы, раза два в год приглашала Тоула на ужин. Однако примерно три месяца тому назад, когда мама стала приходить в себя после смерти отца, Тоул начал часто бывать у нее, и они день за днем подолгу беседовали наедине. С этого момента у мамы в глазах появилось выражение… глубокой скорби и обреченности. Она отказалась сказать мне или Делии, в чем дело. Мы пытались подслушивать, но они держались чрезвычайно осторожно, и нам так и не удалось ничего выяснить.

— Как по-вашему, о чем могла идти речь?

— Делия предполагала, что преподобный Тоул каким-то образом заполучил власть над мамой и сознательно мучил ее. Что он мучит маму, я не сомневалась, но причину видела в другом — в тех усилиях, которые она прилагала, не жалея времени и денег, чтобы найти убийц отца. Вскоре после того, как Тоул зачастил к нам, он выступил со страстной воскресной проповедью о несовместимости истинной христианской веры с таким понятием, как мщение.

Он же настоящий фанатик! С каждым днем мама чувствовала себя все хуже и хуже, в конце концов она почти перестала с ним разговаривать и принимать пищу. Однажды утром сестра нашла ее в спальне мертвой. Конечно, мы с Делией каждая по-своему среагировали на смерть матери — по характеру мы разные. Однако мне думается, главную роль сыграл тот факт, что именно Делии выпало первой увидеть маму мертвой.

— Так, значит, вы думаете… когда она говорила мне о своем намерении кого-то убить, то имела в виду Тоула?

— Вне всякого сомнения, — кивнула Клара, нервно сплетая пальцы. — И еще одно. Боюсь, что в последнее время я тоже повела себя не совсем правильно и только усугубила ситуацию. Как-то, две недели назад, ко мне пришел Тоул. Делия не хотела его впускать, но я все-таки впустила и беседовала с ним в этот вечер и потом еще два или три раза. Я надеялась, что он, возможно, что-нибудь расскажет о нашей маме, и даже как-то напрямик спросила его, о чем они так часто толковали вместе, но Тоул сказал, что мама унесла свои секреты с собой в могилу, а он, дескать, лишь старается вернуть меня в лоно христианской веры.

Я перестала посещать церковь с тех пор, как он начал навещать маму: просто не могла видеть его физиономию и слышать его голос.

— И как же это усугубило ситуацию?

— Дело в том… По-моему, Делия серьезно опасалась, что Руфус Тоул окажет на меня такое же вредное влияние, как на нашу маму. Я убеждала ее, что, беседуя с ним, я лишь пытаюсь получить от него кое-какие сведения, но мне следовало учитывать душевное состояние сестры и ее полное неприятие Руфуса Тоула. У Делии были еще свежи в памяти уклончивые ответы мамы, когда мы спрашивали ее о священнике.

Сдвинув брови, Диллон некоторое время размышлял над тем, что ему рассказала Клара.

— Но не могла ли Делия, — спросил наконец адвокат, — ненавидеть Тоула и, желая его смерти, с не меньшей силой ненавидеть Джексона?

— Но почему?

— Ну а если… а если она… — пробормотал он и, будучи не в силах произнести вертевшуюся у него в голове фразу, в отчаянии воскликнул: — Разве вы не читали газет? Не поняли все те грязные намеки?

Неужели вам не известно, что говорят в городе о Джексоне и его отношениях с женщинами?

— Какое это имеет отношение к Делии?

— Разве она не женщина?

— Вы хотите сказать… О! — прищурилась Клара. — А вы поклонник что надо! Просто великолепный!

Сперва вы обвиняете ее в убийстве, а теперь еще и причисляете к любовницам Джексона.

— Я вовсе ни в чем ее не обвиняю! — ответил Диллон с выражением глубокой печали в глазах. — Но, боже мой, что я должен думать? Чему верить?

Как вы полагаете, зачем я пришел к вам? Что, ради всего святого, она делала ночью в кабинете Джексона с револьвером в руке?

— Револьвер лежал на стуле, и она его подобрала.

— Почему она оказалась там?

— Она хотела передать Джексону записку от мистера Саммиса с просьбой оставить меня на работе.

Накануне Джексон уволил меня.

— Кто вам рассказал об этом?

— Делия и мистер Саммис.

— Вы видели записку?

— Нет. Наверное, она у шерифа. Всякий, кто думает, что Делия имела какие-то отношения с Джексоном, глубоко заблуждается. Грязные намеки в газете я поняла, но отнесла их на свой счет. Ни я, ни Делия никогда бы не позволили Джексону даже пальцем дотронуться до нас, а потому все эти инсинуации — чистейший вздор.

— Вашу руку! — воскликнул Диллон, вскакивая со стула и крепко, до боли, сжимая миниатюрную ладонь Клары. — Господи, какое облегчение! Моя милая, дорогая, любимая красавица Клара! Теперь я им покажу…

— Я вовсе не ваша любимая, и вы чуть не переломали мне все кости.