И, вызвав дверь Мёбиуса, исчез в ней. Перенесясь на двадцать миль, некроскоп оказался на острове Самос, где две с половиной тысячи лет назад прошло детство Пифагора, и куда был тайно перевезен его прах.

Известно, что Пифагор был интравертом, личностью скрытной, замкнутой, не склонной вступать в общение с кем бы то ни было. Но Гарри был уверен, что он не сможет не отреагировать на мертворечь некроскопа, находящегося в непосредственной близости от него. Эти мысли Гарри уже были мертворечью, и великий затворник — еще более великий после смерти, чем при жизни — действительно откликнулся:

— Назови свое число!

— Можешь выбрать для меня любое, — пожал плечами Гарри и обернулся в сторону, откуда донесся шепот великого мистика.

Определив направление, он сделал еще один прыжок, перенесясь с пустынного берега, поросшего редким лесом, в небольшую оливковую рощу на склоне холма с крошечной белой церковью на его вершине. Чуть дальше, за искореженными ветром дубами, сквозь сосны, растущие ближе к берегу, проглядывала сверкающая серебристо-бирюзовая гладь бухты Тигани. Звуки музыки из таверны плыли в теплом и ясном летнем воздухе.

В тени деревьев стояла прохлада, и некроскоп с удовольствием снял широкополую шляпу и темные очки, с которыми он теперь не расставался, щадя глаза. Пифагор молчал.

— Числа? Их слишком много, чтобы о них беспокоиться, — сказал Гарри.

— Не смей так говорить, — послышался взволнованный шепот. — Числа — это Всё. Боги есть Числа, но люди не догадываются об этом. Когда я разгадаю числа Богов, тогда начнется мой метапсихоз.

— Долго же тебе придется ждать, — возразил Гарри. — Все числа, в любых комбинациях, от ничего до бесконечности, не помогут тебе. Ты можешь возиться с ними как угодно, делать с ними, что хочешь, играть, как малыши с кубиками, — твоя душа от этого не обретет новое тело. Тебе не поможет ни наука, ни магия.

— Ха, — в голосе собеседника звучало не просто презрение, Пифагор был полон гнева. — Посмотрите на этого богохульника! И это тот самый некроскоп, который не так давно был бесплоден и не способен к простейшим вычислениям, для которого сумма любых чисел была тайной! Неужели ты тот, за кого меня молили легионы праха, бесчисленные мертвецы? Мёбиус на коленях просил меня за тебя, и вот благодарность!

Гарри это задело, но он не подал виду. “Тщеславный старый дурак!” — подумал он, вслух же сказал:

— Я пришел поблагодарить тебя за помощь. Без тебя я не восстановил бы свои способности и, как ты, был бы прахом. Хотя нет, меня бы не оставили в покое: кое-кто пытал бы мой труп, чтобы выведать мои секреты.

— Некромант?

— Да.

— Это грязный дар!

— Не обязательно. От него тоже бывает польза. То, чем я занимаюсь, тоже своего рода некромантия: я живой, и разговариваю с теми, кто мертв.

Пифагор на мгновение задумался.

— Я слышал твой разговор с одним из Братьев, — сказал он: — Большее богохульство трудно себе представить. Ты приписываешь себе реинкарнацию, трансмиграцию, метапсихоз.

— Но это, тем не менее, факты, — ответил Гарри. — Я был человеком, существовавшим в теле, данном при рождении, но оно погибло — и я занял другое. Этот факт могут подтвердить тысячи мертвецов, им нет смысла лгать. Послушай, если твой пепел не содержит примесей, я могу вернуть тебя к жизни, без всяких чисел. И это не богохульство, Пифагор, это тоже факт. Хотя... возможно, сама идея воскрешения, с твоей точки зрения, может, и богохульна. Тогда ты прав, я богохульствовал, но буду делать это и впредь.

— Ты можешь восстановить меня из пепла?

— Только если в нем нет примесей. Твой прах захоронили в глиняном сосуде?

— Нет, меня похоронили в земле, тайно: здесь, у твоих ног, где мальчиком я бегал среди деревьев. Мои кости и плоть стали землей. Но я не верю тебе. Ты уповаешь на слова вместо чисел. Но слова — порождение губ, они двусмысленны и лживы, тогда как числа рождены разумом, они вечны и неизменны.

— Послушай, наша дискуссия имеет теперь чисто академический интерес. За две тысячи лет твои соли растворились в земле, и нет таких слов и, уж конечно, чисел, которые могли бы вернуть тебя.

— Богохульство! И призыв к бунту! Ты хочешь восстановить моих учеников против меня?

Гарри потерял терпение.

— Ты шарлатан, Пифагор! В своем мире ты владел маленькими никому не нужными математическими секретами, которые теперь знает любой школьник, и думал, что это жизнь и смерть. И настоящая смерть тебя ничему не научила. Я дал тебе мертворечь, и ты мог бы общаться с более мудрыми и бескорыстными учителями, если бы захотел: Галилеем, Ньютоном, Эйнштейном, Максвеллом...

— Хватит! — гневно вскричал Пифагор. — Зря я послушал Мёбиуса. Надо было...

— Ты не мог отказать ему, — прервал в свою очередь Гарри. — Ты не осмелился...

— Что ты сказал?!

— Да, не осмелился, потому что... потому что я знаю твой настоящий секрет... Ты мошенничал. Ты не только сделал дураками своих драгоценных Братьев при жизни, но продолжаешь дурачить их и после смерти. В числах нет мистики, Пифагор, ты не можешь не знать этого, ведь ты ученый. Если, конечно, ты настоящий ученый. Ты ведь сам сказал, что числа вечны, что они не способны изменяться. То есть они суть факты — голые жесткие факты, твердые, как камень, а не неуловимые, как эфир или магия. Камень факта, а не эфирная субстанция колдовства.

— Лжец! Ты лжец, — бесился Пифагор. — Ты искажаешь слова, изменяешь их смысл!

— Почему ты прячешься, даже от мертвецов?

— Потому что они не понимают. Потому что их невежество заразно.

— Нет, потому что они знают больше, чем ты. Твои последователи бросили бы тебя. Ты обещал им новое воплощение, обещал, что они вернутся к живым, встретятся с тобой в мире чистого Числа — но ты давно понял, что это фикция.

— Я верил.

— Но прошло две с половиной тысячи лет. И что? Сколько нужно времени, чтобы ты убедился в том, что был не прав?

— Мне ведомы числа, что проклянут тебя.

— Что ж, попробуй прокляни меня.

Пифагор был вне себя. Он метнул в Гарри колоду чисел, но те отразились от ментального щита некроскопа. Однако это отрезвило Гарри: он вновь убедился, что им управляет тварь внутри него, обладающая извращенной логикой Вамфири.

Гарри словно очнулся — он ведь старался никогда не причинять ни малейшего беспокойства мертвецам!

— Прости... прости меня.

— Простить? Ты дьявол, — Пифагор едва сдерживал рыдания. — Но ты, наверное, прав.

— Нет, я просто спорил. Я не знаю, прав я или нет. Но я не прав в том, что спорил ради спора. И потом, ты же видишь, в моих аргументах есть противоречия.

— Что ты имеешь в виду?

— Числа вовсе не неизменны, уж я-то это знаю.