«Пластуны» – название неофициальное. Так в русской армии называли пехотинцев, которые занимались разведкой за линией фронта, захватом «языков», сбором топографической информации, подрывом мостов и железнодорожных стрелок. Они отличались необычайной дерзостью. Обычным для них делом было ночное пересечение нейтральной полосы ползком, по-пластунски, – отсюда и название, – незаметное проникновение в первые траншеи с последующим вырезанием всех, кто там находится. Лучшими пластунами считались уроженцы Северного Кавказа: чеченцы, ингуши, лезгины, аварцы, осетины.

Рота, полученная Сергеем Голицыным, сплошь состояла как раз из таких солдат. Поручик Голицын высоко оценивал боевые качества и неустрашимость горцев. Правда, их мрачное мужество основывалось на чуждом Сергею фатализме: дескать, выживем, значит, так угодно высшим силам, а убьют – тоже слава Аллаху, тут же окажемся в раю среди прекрасных гурий. Но пластунами и разведчиками уроженцы Северного Кавказа были отличными, смелыми и дерзкими. У них было немало недостатков: резкие до грубости, вспыльчивые, порой непредсказуемые. Но хитрости, своекорыстия в них не было, за это в русской армии им многое прощали.

А в вероисповедных вопросах поручик Голицын был очень терпим, как и большинство русских офицеров. Если ты честно служишь России, можешь верить во что угодно.

– М-да, звероватого вида народец, – тихо сказал Гумилев Сергею после того, как они обошли повзводно всю роту. До сего дня с кавказцами Николаю Степановичу на фронте встречаться не доводилось. – Чем-то они мне абиссинцев напоминают. Даже внешне: сухие, горбоносые.

– Звероватого? Ха-ха-ха… – так же тихо рассмеялся Голицын. – Ну, не без того, это вы точно заметили. Ничего, мы с вами, надеюсь, покажем себя хорошими укротителями. А если серьезно, то доверие этих людей нам еще предстоит заслужить. Но сейчас на это нет времени! Поэтому я собираюсь поступить так: во-первых, кликнуть охотников. Добровольцев.

– Разумно, – согласился Гумилев. – Целая рота для захвата бронепоезда просто не нужна. А вот мобильная группа крепких и отчаянных молодцов… Но мы же не видели их в деле! Как станем выбирать?

– А здесь следует «во-вторых». – Поручика обрадовало то, что Гумилев сразу согласился с ним по первому пункту. – Из тех, кто вызовется, я присмотрю какого-нибудь немолодого и опытного унтера, лучше бы всего – фельдфебеля. Фельдфебель близок к солдатам, он с ними одну кашу ест. Такой знает, кто чего стоит. Вот он и поможет нам с окончательным выбором.

– Отличная мысль, – вновь согласился Николай Степанович. – Тем более что кавказцы с большим уважением относятся к старшим по возрасту. А как унтера выбирать станем?

– Просто, – улыбнулся Сергей. – По боевому опыту. По наградам. Вон, посмотрите, какие у некоторых на груди иконостасы…

– У многих. Что ж, снова согласен. Похоже, Сергей Михайлович, вы нравитесь мне как начальник. Славно повоюем…

Выстроив всю роту в одну шеренгу, поручик Голицын обратился к своим солдатам, унтерам и младшим взводным офицерам с короткой, энергичной речью.

– Так что, молодцы, по данным аэропланной разведки, неподалеку, верстах в пятидесяти отсюда, находится вражеский бронепоезд. Его следует захватить и на нем же прорваться назад, к своим. Главное – не упустить одного матерого супостата, который там, в бронированной дуре, может находиться. Скрывать не стану: задача сложная, дело опасное. Знайте: на этом пути нельзя будет остановиться, повернуть назад. Мы пойдем до конца! Поэтому вызываю я только охотников, кто костлявой старухи с косой не боится, кому или грудь в крестах, или голова в кустах! Эй, взводные! Если кто из ваших орлов по-русски плохо понимает, так поясните, что я сейчас сказал. Даю минуту на размышление, – закончил Голицын.

Он достал из кармана кителя позолоченную луковицу «Мозера», щелкнул крышкой. Эти швейцарские часы подарил Сергею год тому назад командующий Юго-Западным фронтом генерал Николай Николаевич Юденич, как знак своего одобрения и благодарности за уникальную по степени риска операцию, которую Голицын провел в турецком тылу.

Солнечный лучик отразился от блестящего выпуклого бока хронометра, веселым зайчиком запрыгал по плацу. Прошла минута.

– Охотники, шаг вперед! – громко скомандовал поручик.

Вперед дружно шагнула вся шеренга…

– А вы чего хотели, князь? – усмехнулся стоящий рядом с поручиком Николай Гумилев. – Я же говорю: здорово на абиссинцев смахивают. Чтобы кто вперед не шагнул? Да это же стыд, такого за труса держать станут, что для них страшнее смерти. Вон, кстати, и фельдфебель, точно по заказу, видите? Георгий IV степени, медаль «За храбрость», да еще и крест ордена Святой Анны III степени… А уж выглядит-то как! Этакая диковатая суровость во взоре…

– Да, хорош, – согласился Голицын. – Хоть картину с него пиши. Лишь бы по-русски прилично говорил.

Удача улыбнулась Голицыну: приглянувшийся им с Гумилевым фельдфебель превосходно понимал русский язык и вполне прилично, хоть с характерным клекочущим акцентом, говорил на нем.

Ибрагиму Юсташеву в этом году исполнилось сорок лет. Для горца это возраст зрелого расцвета, лучшие годы мужчины, когда сил еще немерено и уже приобретен драгоценный опыт.

Юсташев был высокого роста, очень плотного телосложения. Его густые черные волосы с легкой проседью чуть курчавились, нос с характерной горбинкой хищно выдавался вперед, напоминая клюв ястреба. Крепкие, точно литые скулы довершали лепку его запоминающегося лица. Темно-карие, чуть навыкате глаза поблескивали из-под сросшихся на переносице густых бровей. Правую щеку Ибрагима пересекал бугристый шрам, придавая его лицу свирепое выражение. Конец шрама терялся в густой черной бороде.

Бороды в русской армии нижним чинам и унтерам не полагались, но для уроженцев Кавказа делалось исключение: национальная традиция, что за черкес без бороды?

Завершающим штрихом внешнего облика Ибрагима Юсташева служил длинный кинжал, висевший на его ремне в кожаных ножнах. Кинжал оказался непростым, чем фельдфебель не преминул похвастаться перед поручиком: это было наградное оружие от генерала Каледина, на рукоятке которого сверкала бронзовая пластинка с гравировкой золотом: «Фельдфебелю Ибрагиму Юсташеву от генерала Каледина. За примерную доблесть и неустрашимость». Кинжал Юсташев получил за подрыв австрийского склада боеприпасов. Он и еще двое горцев вырезали полтора месяца назад охрану склада – не меньше взвода! – и устроили знатный фейерверк.

Общее впечатление от внешнего вида Юсташева было, конечно, таким: «Не дай бог встретиться в лесу ночью!»

При всем том Юсташев оказался толковым и понятливым воякой; замысел, который изложил ему Сергей Голицын, очень фельдфебелю понравился.

Как же собирался поручик с небольшим диверсионным отрядом пробраться за линию фронта, через глубоко эшелонированные оборонительные порядки противника?

План Голицына, который Сергей предварительно обсудил со своим заместителем Гумилевым, отличался простотой и дерзостью. Сравнительно неподалеку русские и австро-венгерские позиции на не слишком протяженном участке фронта разделяла галицийская речка Стырь. Стырь текла на север, так что на правом, пологом, берегу располагались русские, а на левом, обрывистом, – австрийцы. Сергей собирался воспользоваться способом, описанным еще византийскими историками в повествовании о древних славянах: его диверсанты должны были незаметно проплыть под водой, удерживая во рту полый камышовый стебель, чтобы через него дышать. Сделать это следовало, естественно, ночью. Кстати говоря, на той стороне реки охрана была слабее, чем на сухопутных участках передовой, что вполне понятно: противник надеялся на водный рубеж. К тому же на соседнем участке фронта русские смогут сымитировать ночную атаку, для отвлечения внимания неприятеля.