Поручик Голицын решил действовать сам: проползти вдоль берега, незаметно вскарабкаться на невысокий береговой обрывчик и швырнуть в пулеметную ячейку гранату. Это было рискованно: заметь его пулеметный расчет в полосе лунного света, и первая же очередь с такого близкого расстояния пополам поручика перережет. Но, в конце концов, вся операция была сплошным риском.

Голицын вставил в лимонку запал и быстро пополз вперед, не обращая внимания на свистевшие над головой пули, стараясь держаться подальше от уреза воды, прижимаясь к подножию обрыва. Поручику повезло: сверху его не заметили.

«Проворонили, раззявы!» – подумал Голицын, выдергивая кольцо лимонки.

В отнорке пулеметного гнезда отрывисто грохнул взрыв, путь был свободен!

Сергей вскочил на ноги, и тут же из темноты на Голицына буквально вывалился австриец, тоже поручик, с перекошенным лицом, белеющим в лунном свете. В руке австрийский офицер сжимал «парабеллум». Выхватить свой «наган», в котором, кстати, еще не было упакованных в непромокаемый подсумок патронов, Голицын не успел.

Быстрота реакции – одно из главных его достоинств – не раз выручала поручика, но сейчас…

Вот это и называется – в упор посмотреть в глаза костлявой! Австриец вскинул руку с пистолетом…

Но вместо того, чтобы выстрелить, вдруг схватился обеими руками за горло и захрипел. За мгновение до этого в воздухе что-то тускло блеснуло, и теперь под кадыком австрийца торчала рукоять кинжала.

Кто-то снизу успел точно бросить оружие и тем самым спас Голицына от неминуемой гибели.

Не «кто-то», а фельдфебель Ибрагим Юсташев; в призрачном свете луны Сергей разглядел внизу, на берегу, черную бородищу горца, его яростно оскаленный рот и руку, которая словно бы еще продолжала снайперский бросок.

Австрийский офицер между тем мягко, как тряпичная кукла, согнулся пополам и рухнул с обрывчика в воду. Течение быстро отнесло труп на стрежень реки, в темноту.

– Спасибо, джигит! – Голицын крепко сжал руку Ибрагима Юсташева, когда тот вместе с остальными пластунами поднялся на обрывчик. – Я твой должник.

Фельдфебель только пожал широкими плечами и буркнул:

– Жалко!

– Австрияка, что ли? – спросил порядком изумленный Сергей. Мягкосердечие как-то не числилось среди характерных черт уроженцев Северного Кавказа.

– Кынжал жалко. Генерал Каледин подарил. За храбрость.

Голицын рассмеялся:

– Если живы останемся, тебе генерал Брусилов два таких подарит. И «маузер» именной.

– Зачем «маузер»? Кынжал надо. Кынжал не подведет. Не промокнет.

…Всего через полчаса после начала переправы через Стырь маленький диверсионный отряд Голицына, не потеряв ни одного человека, оказался уже за спинами передовой линии австрийцев. Поручик не дал своим людям ни минуты передышки: он сразу же форсированным маршем повел пластунов в глубь позиций противника.

Поручик прекрасно представлял, куда вести пластунов: отряд был оснащен подробнейшими картами, которые Голицын и Гумилев хорошенько изучили перед началом своего дерзкого рейда.

А еще – и этому поручик Голицын придавал первостепенное значение – у них был портативный аппарат беспроволочного телеграфа с источниками питания. Используя возможности этого аппарата, штаб Юго-Западного фронта собирался информировать Голицына о местонахождении и продвижении бронепоезда.

Желтый солнечный диск катился по безоблачному синему небосводу. Теплый ветерок оглаживал кроны могучих вязов и каштанов, в густой листве весело пересвистывались птицы.

Города, как и люди, имеют свое выражение лица. У Лемберга оно было добрым и задумчивым. Лемберг – нарядный город, даже сегодня, после полуторагодовалого военного лихолетья, он все же выглядел празднично и весело.

Правда, не всюду. Лагерь военнопленных, который – не соврал хозяин кавярни! – располагался за городским железнодорожным вокзалом, выглядел достаточно угрюмо и уныло.

Нет, ничего инфернального, наводящего на мысль о мучениях, в этой плотно утрамбованной квадратной площадке со сторонами по полверсты не было. Просто очень уж неприглядно смотрелись по сравнению с зелеными улицами города мрачные серые бараки, что вытянулись в цепочку по центру площадки, огороженной колючей проволокой. Да еще четыре караульные вышки по углам… И пахло здесь не кофе, не цветами поздней весны, а хлоркой и кислой капустой. Собственно, чего еще ожидать? Тут все же не горный санаторий для чахоточных.

Красивую молодую женщину в жемчужно-сером платье на территорию лагеря для русских военнопленных провел начальник галицийского куста лагерей подполковник Фридрих Венцлов. Это был довольно молодой для такой должности и звания австриец, высокий, худощавый и весь как бы выгоревший, выцветший на солнце. Белесые редковатые волосы под форменной фуражкой, белесые усики перышками, белесые брови и даже глаза какие-то белесые. Среди офицеров лембергского гарнизона Венцлов был известен под кличкой Бледный Фриц. Его недолюбливали и не слишком охотно приглашали в офицерское собрание, считая тыловой крысой. И потом: по-настоящему благородный человек не станет возглавлять такую службу.

За австрийцем и Магдой фон Дроттнингхольм топал по пыльному аппельплацу лагеря денщик Венцлова. Он чуть не пополам сгибался под тяжестью двух здоровенных баулов, в них лежали подарки и «наборы помощи» для пленных, привезенные Магдой.

Фридрих Венцлов посматривал на свою спутницу со сложным чувством: ему одновременно хотелось произвести впечатление на такую красивую молодую женщину и как можно скорее сплавить ее с подведомственной ему территории. Нет, это, конечно же, не инспекция, никакими полномочиями контролера Магда фон Дроттнингхольм не обладает, и все же…

– Фрейлейн, вы можете сами убедиться, что пленные русские офицеры чувствуют себя здесь неплохо. Мы же, австрийцы, цивилизованная нация… Какой странный у вас выговор, никогда раньше не слышал такого акцента. Может, лучше будет перейти на французский?

– Как вам будет угодно. Но мой родной язык – немецкий, – ответила женщина с едва заметной ноткой раздражения.

В бараке, куда Магда вошла в сопровождении Бледного Фрица с денщиком, ее уже ждали пленные русские офицеры. Объемистые баулы были распакованы, женщина, под присмотром австрийца, начала раздавать пленным их содержимое. Тут были пачки папирос и сигарет, плитки шоколада, галеты. Люди, готовившие подарки и «наборы помощи», позаботились и о пище духовной: Магда доставала из своего багажа книги на русском, французском и немецком языках. По большей части это было Священное Писание и другая религиозная литература, хоть попадались и вполне светские издания. Особый интерес у обитателей барака вызвали номера довольно свежих газет: французских «Нувель обсерватер» и «Монитер юниверсаль», английской «Дейли ньюс» и русской «Биржевки».

– Не знаю, должен ли я позволять вам раздачу пленным газет тех стран, с которыми мы находимся в состоянии войны, – неуверенно промямлил Венцлов, не делая, впрочем, никаких попыток помешать Магде.