– Стоянку устроим поодаль, – Таскув нагнала Отомаша и поехала рядом с ним. – Вон в том перелеске.

Она указала рукой перед собой. Налетевший порыв ветра едва не унес её слова прочь, сбил дыхание. Воевода приподнял воротник подаренной старейшиной малицы.

– Не лучше подъехать ближе? – он окинул взглядом вершины, до которых и добраться, так к самой ночи.

– Вам нельзя туда. Сами вогулы почти не ходят. Очень редко.

Отомаш вздохнул, но перечить не стал. Да и от насмешек над излишней почитаемостью здешних мест удержался. Только подозвал одного из своих людей и отдал ему короткий приказ – тот кивнул и вернулся к своим.

Стоянку развернули, как только вновь въехали под влажную сень деревьев. Густые пихтовые кроны поглотили остатки света, и лишь проворно разведённый кем-то из воинов костёр разогнал мрак древнего леса, в котором редко кто появлялся из людей. Вогулы стараются не тревожить священные места попусту.

И когда все устроились на отдых да повечеряли приготовленной Евьей кашей с вяленой олениной Отомаш махнул Таскув. Она поднялась с расстеленного на земле войлока и подошла.

– Когда ты принесёшь жертву на Пурла… Там, где её надо принести? – вздохнул он, отчаявшись выговорить непривычное название.

– Завтра отправлюсь, как солнце взойдёт, – Таскув подняла взгляд на Смилана, который тоже приблизился, чтобы услышать всё, о чем говорить будут. – К вечеру обернусь. А сейчас всем отдыхать надо.

– Снова на самую вершину полезешь? – воеводов сын качнул головой в том направлении, где за частоколом древесных стволов пряталась теперь Ойка-Сяхыл.

– Нет, – спокойно возразила Таскув. – на этот раз высоко не полезу. Только на плечо чуть подняться надо.

Смилан кивнул серьёзно, словно эта мысль его вдруг успокоила. Странно, кажется иногда, что он всегда весел и не теряет хорошего расположения духа. Лишь один раз он повысил голос, когда не на шутку встревожился за судьбу своего вождя. Но теперь мало-помалу приходило к Таскув понимание, что многое он прячет за улыбкой – и непременно захотелось узнать, что.

– Стало быть, доброй ночи, кудесница, – холодно оборвал разговор Отомаш, недобро глянув на сына. Тот желваками дёрнул, словно молча они обменялись парой крепких слов.

Таскув наклонила голову на прощание и вернулась под строгий надзор Елдана. Хотя тот весь последний день будто бы больше за Унху приглядывал. Знать, от него вернее подвоха ждал. А пока внимание опытного охотника не ложилось грузом на плечи, Таскув подсела к Эви, которая после выволочки, что устроила ей Евья, и глаза-то лишний раз от земли поднять боялась. Та её будто не сразу и заметила.

– Сегодня ночью мы с Унху к Эква-Сяхыл пойдём, – просто сказала она, но Эви вдруг вскинулась, обожгла пристальным взглядом. Но быстро заставила себя придать лицу невозмутимое выражение. И правильно, понимает всё, значит.

– Сегодня решили? Уже?

– Ну, а куда же ждать? – Таскув натянула парку на колени и обхватила их руками. – Завтра жертву для чужеземцев принести надо. А там к остякам поворачивать. Больше никак не успеть.

Сестра задумчиво покивали и обернулась на Елдана, который сейчас разговаривал с сыновьями, уговариваясь, видно, о дозоре на ночь.

– Он ведь не пропустит вас. С Унху в палатке ночевать собрался – не чихнуть теперь.

– А ты его отвлечёшь. Или кто там из них надзирать в это время будет, – всё так же спокойно, будто говорит о погоде, продолжила Таскув. Со стороны так и должно казаться. – А остальным я сон-травы в питьё добавлю, чтобы до утра беспробудно спали.

Эви дёрнула бровями возмущённо – не хочет ввязываться – но тут же кивнула едва заметно. Больше они не стали об этом говорить: и так услышать могут ненужные уши. А с Унху они по дороге урывками да перемолвками  условиться обо всём успели. Сейчас охотник делал вид, что спать собирается, как и все, но то и дело кожу будто бы колол его нетерпеливый взгляд.

Таскув улеглась в одной из расставленных палаток вместе с Евьей и Эви. И замерла почти сразу, словно усталость скоро её сморила. Она лежала, тихо и спокойно дыша, и слушала, как ворочается подруга, точно ей острый камень под лежанку попал.

Нынче ночь выдалась тёплой, хоть и сырой. Унялся ветер, что гулял в седловине – и стало так тихо, что слышался треск пламени костра, у которого сейчас сидел дозорный. Таскув пыталась убедить Отомаша, что здесь бояться некого и стража не нужна, но воин ей не поверил.

Совсем измаявшись, Эви тихо встала и вышла наружу, мимоходом тронув Таскув за руку. Та и сама знала, что уже пора идти. Она подождала, пока сестрица усядется у огня и заведёт пустой и отвлекающий внимание разговор с сыном Елдана, чья стража сейчас как раз шла. Парень радостно отозвался на приглашение посудачить – скучно в одиночестве ночь коротать.

Таскув тихо выскользнула из палатки, пробралась за спинами дозорного и Эви да и скрылась в темноте леса. Не успела она и нескольких саженей пройти, как за руку её поймал Унху, напугав до полусмерти. Он приложил палец к губам, косясь в сторону лагеря.

– Веди, – шепнул и поправил на плече мешок из оленьей шкуры.

Таскув вздохнула, укоризненно покачав головой, и пошла по тропке, которой не видно было в темноте обычному человеку. Но знала, что не заблудится, хоть глаза закрой. Нужно подобраться ближе к Эква-Сяхыл: там много десятков зим стоит святилище Калтащ – богини земли и плодородия. Мудрая матерь Мир-Сусне-Хума поможет и поймёт. Она благословит два сердца, что хотят биться вместе вопреки воле других! Иначе и быть не может.

Чем дальше в чащу, тем темнее становилось вокруг, казалось теперь, что даже свет луны и звёзд не проникает сквозь плотный полог пихтовых ветвей. Воздух звенел от острого запаха хвои, который наполнял нутро несказанно свежестью. Невольно Таскув и Унху молчали. Грудь всё сильнее давило волнение. Оно прокатывалось волнами, разбегалось по телу покалыванием. Голову то и дело вело от собственного безрассудства и смелости. Никто раньше ни разу не решился пойти против воли старейшин, против воли рода.

Менквы[1] из лиственниц у святилища Калтащ встретили обычным молчанием. Богиня, окружённая дарами, что копились здесь испокон веку, появилась на залитой бледным светом поляне. Чёрное пятно кострища темнело в серёдке: его давно никто не касался. Не разводил священного огня, не кормил его, чтобы он открыл ход в мир духов. Вогулы уже несколько зим жили спокойно.

Таскув обошла поляну кругом, прислушиваясь, вдыхая здешний дух: она не собиралась камлать – нынче это не нужно – но хотела проникнуться этим местом, услышать его голос. Чтобы найти слова для обращения к Матери. Тем временем Унху нарубил веток для костра, уложил их по-особому, чтобы скоро запалить пламя, и встал в стороне, ожидая.

Таскув остановилась напротив Калтащ и склонила голову, приветствуя. Показалось, пронёсся над землёй не порыв ветра, а вздох, точно кто-то пробудился от долгого сна. Облака бежали по небу, то пряча луну, то вновь открывая. Неверное сияние скользило по умиротворённому лику богини, отчего мерещился блеск в её глазах. Совсем как живой.