Они с Эви снова замолчали, глядя в разгоняющий прозрачный утренний туман костёр. Помалу начали выбираться из палаток воины, вяло озираясь. Зелье всё ж сильное Таскув накануне замешала – после него и худо бывает иной раз. Но ничего, продышатся скоро на утренней прохладе, остро пахнущей пихтовой хвоёй.

– А ты что же? – решила она заговорить о другом, разглядывая мужей вокруг. – Показала бы мне хоть того, за кем из паула ушла.

Лёгкая улыбка вновь сползла с лица Эви. Она помолчала, теребя в пальцах небрежно сорванную травинку, и отбросила её в сторону.

– Думается, не замечает он меня вовсе. Права ты была. Но теперь уж домой не поверну. С матушкой и тобой дальше пойду, пока не гонят.

Она разочарованно дёрнула уголком губ и отвернулась. Таскув тронула её за плечо, пытаясь заглянуть в лицо.

– Хочешь, у Отомаша спрошу, как зовут да кто таков? Или у Смилана. Расскажут, небось. А там, поди, найдём к нему дорожку.

Эви посмотрела на неё, словно на дурную. Хитрить да изворачиваться она не привыкла, у неё-то душа всегда нараспашку, лицо открытое: всё по нему прочесть можно. Это Таскув заигралась, сама себя перемудрила, а Эви ничего скрывать не умеет. А потому мысль о том, чтобы зазнобу в сети девичьи заманить, её, скорее, пугала.

– Брось, – она недоверчиво усмехнулась. Отмахнулась даже, словно подруга ей что непотребное предлагала.

– Так и будешь молчать, значит? – вздохнула Таскув. Ты ж погляди, какое упрямство её взяло. Не дождавшись ответа, она добавила ласково, коротко сжав локоть сестры: – Коль надумаешь, я помочь постараюсь. Не хотелось бы, чтобы это всё зря было.

– Надеюсь, не зря, – та благодарно улыбнулась.

Скоро среди остальных появился и Отомаш, чуть шало позёвывая.Он-то вечером отвара больше всех выпил, всё нахваливал, какой ароматный да вкусный получился – вовек не напиться! Знать, тяжко ему вставалось: только сын растолкать сумел. А Смилан будто бы растерял всю лучезарную приветливость и теперь посматривал на Таскув настороженно и ещё более въедливо, чем раньше. Мужи долго о чём-то разговаривали, стоя у палатки, воевода то и дело прикладывался к меху с водой, слушая отпрыска. Таскув не выдержала и сама направилась к ним. День разгорается. Пора и к Ойка-Сяхыл идти.

Отомаш встретил её насмешливой ухмылкой.

– Здрава будь, кудесница, – громко приветствовал он, отдавая мех Смилану и утирая влагу с усов. – Славно вы с Унху позабавились этой ночью, я слышал. Друг он тебе, значит… Хах!

Он беззлобно покачал головой: знать, намерения, с которыми Таскув в дорогу отправилась, не так тревожили и задевали его, как сына. А тот, вишь, осерчал прям до лютости, теперь всё в холод кутает, как ни взглянет.

– Здрав будь, Отомаш, – кивнула Таскув. – Рассвет уже разгулялся. Значит, мне нужно идти.

Воевода согнал с губ улыбку.

– Что ж, пора, пожалуй, коль не передумала. А то вон Смилан винит тебя в том, что ты людей моих в провожатые себе взяла, чтобы лишь сюда добраться.

Таскув посмотрела на его сына – словно в стену каменную лбом ударилась. Ох, не поверил её оправданиям, теперь нового обмана ждёт.

– Не передумала.

– Вот и хорошо, – Отомаш хлопнул в ладони. – Мне ж до ваших печалей сердечных, правду сказать, дела нет. Пусть и против рода вы пойти решили – то ваша воля. Мне только важно, чтобы ты Ижеславу помогла.

Его откровенность кольнула неприятно – хотя чему удивляться? У всякого племени свои устои и заветы, предками начертанные. Блюсти их или попирать, словно дорожную пыль, каждый сам решает.

Таскув собрала всё, что нужно для обращения к Мир-Сусне-Хуму, закинула за спину  бубен и тучан. По приказу воеводы ей привели белого жеребёнка, который без устали прошёл с ними весь тяжёлый путь. Она погладила животину по мягкой морде, пропустила сквозь пальцы короткую, только недавно остриженную гриву. Ни разу она не приносила кровавой жертвы: боги уберегли от надобности. А теперь почти своей кожей чувствовала остриё лежащего в тучане ритуального кинжала. Её рука не должна дрогнуть.

– С тобой точно не нужно никого отправить, светлая аги? – показалось, с искренним участием спросил напоследок Отомаш.

Она помотала головой.

– Никому нельзя туда ходить. Предупреди всех, воевода. Чтобы ни шагу в ялпынг-маа[1] никто не делал.

Тот вдруг опустил огромную тяжелую ладонь ей на плечо. Как будто понимал, что нелегко ей придётся. А Смилан всего лишь молча отдал обручье, через которое вновь на силу Ижеслава доведётся взглянуть, а ещё пополнить русло с милости Мир-Сусне-Хума.

Напоследок издалека Таскув посмотрела на Унху, который тревожно хмурился, бессильный подойти под надзором Елдана, и на Эви. Взяв жеребёнка за повод, она углубилась в лес.

Влажная от утренней росы трава скользила по лодыжкам, клочки тумана расползались по мелким низинам, туда, где их не мог достать тёплый свет, сочащийся сквозь кроны елей и пихт. Скоро даже шаманская, еле заметная под слоем опавшей хвои тропа истаяла, и пришлось идти к подножию Ойка-Сяхыл, поглядывая на солнце. Отсюда вершины не видать, ненароком отклониться и уйти не туда легко.

Она ещё не ушла далеко, когда первый раз почудился тихий шелест травы позади да потрескивание валежника. Неужто кто-то всё ж пошёл следом, не вняв предостережению? Таскув обернулась, но никого не увидела. Однако всего через несколько саженей звук повторился – и снова никого. Призрачные шаги преследовали её, заставляя сомневаться, в своем ли она уме, и стихали точно в тот миг, когда она останавливалась, чтобы прислушаться, не эхо ли это. Но когда Таскув уже почти убедила себя в причудливой игре отражённых от широких стволов звуков, как успела заметить движение за плечом, на освещённой солнцем поляне. Она резко обернулась. Стройный олень с непривычно тёмной шкурой и огромными ветвистыми рогами встал, глядя на неё и поводя чутким носом, словно это она его преследовала. Всего миг он раздумывал, бежать ли, а затем оттолкнулся тонкими ногами да и стрельнул в чащу. Больше его слышно не было.

Путь до Ойка-Сяхыл не показался длинным. Огромная пята горы засерела между стволов, круто уходя вверх. Осталось подняться на обширный уступ с западного бока – там и святилище стоит.

Жеребёнок начал упрямиться и дёргать повод, словно почуял, что его ждёт. Тащить его наверх стало невероятно трудно – Таскув взопрела, хоть парку скидывай. В какой-то миг подумалось даже, что она идёт не в ту сторону. Руки немели от борьбы с животиной, пот тонкой струйкой тёк по спине. Но вот среди скудной травы, что умудрялась расти на каменистом склоне, показалась другая тропка. Обогнув гору, она вывела наконец к святилищу.

Как и в обители Калтащ, встретили её семь менквов. Остроконечные головы лиственных изваяний уже растрескались от непогоды, что без устали обрушивала на них с неба своё негодование. Скоро минует семь лет, и менкв заменят.

Таскув вытащила жеребёнка за собой и привязала к жертвенному столбу. Без сил она села на землю рядом и замерла, переводя дух. Хотелось снова спуститься в лес и вернуться в лагерь. Но она должна выполнить обещанное.