они как следует сели, и раскрыл блокнот, правда в него не глядя. Вместо этого он с некоторым лукавством сказал:

– Кстати, я был зван к новому пациенту. Вам может быть интересно.

Дарвин испытал облегчение, так как, судя по всему, именно новый пациент явился причиной равнодушия к его опытам, и к нему вернулась надежда, что потом все-таки удастся кратко изложить доктору исход эксперимента.

– Вы говорите загадками. Ну, давайте уж…

– Врачебная тайна, разумеется, не позволяет мне рассказать слишком много. Но имя едва ли кому-то повредит. Что ж, нового пациента зовут Маркс. Карл Маркс. Вам доводилось о нем слышать?

Дарвин выпрямился на шезлонге, коротко ругнулся на колющую боль в тазобедренном суставе, два раза с силой встряхнул пробирку и сказал:

– Послушайте, дорогой Беккет, вы, конечно, познакомились со мной как с голубятником, а сейчас застали за встряхиванием корешков. Но все же я вовсе не полный неуч в том, что касается экономической стороны нашей жизни. Вообще-то вам это должно быть известно. – Он на секунду ткнулся носом в пробирку. – Помнится, мы не так давно говорили о бирже. Мои ценные бумаги вложены надежно. Я рекомендовал и вам как можно скорее купить акции той же железной дороги. Если вы еще не успели, поторопитесь! Маржа более чем радует.

– Ах, вы же знаете, биржевые спекуляции не по мне. Лучше я буду выставлять непомерные счета за визиты, особенно знаменитым пациентам. – Доктор Беккет поморщил нос и рассмеялся.

Дарвин, который уже не раз указывал на слишком низкие, с его точки зрения, гонорары доктора и даже вычислил смехотворную почасовую ставку, еле заметным движением руки отмахнулся от акций.

– Однако вернемся к мистеру Марксу. Естественно, мне не раз попадалось его имя. Правда, «Таймс», если не ошибаюсь, в последнее время о нем не писала. Сегодня вокруг него меньше шума. И вот вас к нему приглашают. Он болен? – Не дожидаясь ответа, Дарвин добавил: – Говорят, наша королева не слишком счастлива, что этот смутьян пребывает в ее стране. И тем не менее мистер Маркс, кажется, выпустил в мир пару понятий, поставивших оружие вожакам рабочих перед фабричными воротами. Однако он не должен забывать, как ему повезло, ведь английское правительство дозволяет беспрепятственно жить здесь всем, кто подвергается политическим преследованиям. – Дарвин встряхнул экстракт с корешками и заглянул в пробирку.

– Мистер Маркс наверняка рад, что может здесь жить. Его экономка рассказывала мне, как трудно постоянно находиться в бегах, да со всем скарбом и, конечно, часто болеющими детьми. Но хотя Лондон по сравнению с нависшей над ним угрозой прусской тюрьмы – рай, можете не сомневаться, за ним наблюдают и здесь. Вы ведь не думаете, будто Бисмарк оплошал и не попросил наше правительство о судебной помощи? В подобных вопросах все верхи едины, именуют они себя консерваторами или либералами. У немцев очень суровые законы против социалистов, при помощи которых они преследуют всякого, кто левее кайзера Вильгельма.

– А вы заодно с социалистами?

– Честно говоря, я раздвоен. С одной стороны, они мне очень симпатичны, а с другой – меня приводит в ужас мысль о революции. Я с сочувствием читаю Чарльза Диккенса и желаю всем Дэвидам Копперфильдам хлеба, носков и кроватей. Но непременно ли сразу нужна революция? Реформы были бы мне милее. – Доктор Беккет повесил на шею стетоскоп. – Однако соглядатайство отвратительно. Все письма левым иммигрантам, как мне теперь известно, перехватываются и изучаются. Может быть, скоро выдастся возможность поговорить с самим Марксом. Еще мне очень хотелось бы услышать, когда и прежде всего где он ожидает революцию. Разумеется, я подниму эти вопросы, когда он наберется сил.

Дарвину давеча послышался некий упрек своему умению управлять финансами и захотелось объясниться.

– На случай, если мои биржевые дела вызывают у вас сомнения, должен вам сказать, я не бессердечный капиталист. Я полностью за то, чтобы помогать бедным. И платить сообразное жалованье. Но этот коммунизм… – Он почесал бороду, как иногда делал, не продумав фразу до конца. – Я вижу, насколько огромно разнообразие людей, не иначе обстоит дело с орхидеями и зябликами. Боюсь, оно слишком велико, чтобы всех сделать равными. Мне кажется, издатель «Таймс» попал в точку, написав, что Марксов анализ ситуации, насколько его можно понять, до некоторой степени верен, но вот предложенное решение – нет. С эксплуатацией рабочих необходимо покончить парламентским способом, а не кровавой революцией. Я вообще не могу видеть, как летят головы. Совершенно неважно, кому они недавно принадлежали. Помимо гильотины и победы пролетариата существуют и другие возможности улучшить условия жизни неимущих. – Дарвин засопел и почти забыл про пробирку.

Глядя на задыхающегося, бледного пациента, доктор Беккет решил оставить политическую дискуссию. Кроме того, ему не терпелось поделиться еще кое-чем. С озорным блеском в глазах он сказал:

– Представьте, у него в кабинете стоит ваша книга! Нет, не точно, не стоит – лежит. И, как бы лучше выразиться, в разброшюрованном виде. Во многих местах торчат закладки. Маркс явно читал ее основательно. Впрочем, скорее боролся с ее содержанием. Во всяком случае, разнообразные травмы налицо. Для некоторых страниц, судя по всему, исход поединка оказался летальным.

По лицу Дарвина мелькнула улыбка.

– О какой же книге вы говорите?

– Ну уж не про орхидеи. Впрочем, кто знает, может, он и ее читал. Маркс, кажется, просто глотает книги. Я имею в виду, разумеется, «Происхождение видов».

Доктор Беккет с любопытством смотрел на Дарвина. Но тот вроде не сильно удивился. Пробиркой он указал на книжный шкаф.

– Обернитесь, пожалуйста, посмотрите, что там стоит.

Доктор Беккет подошел к шкафу и прошелся взглядом по множеству корешков.

– Нет, левее. Еще левее. Полкой ниже. Да, здесь. Нет, еще чуточку левее. Вот, прямо перед вами. Зеленая книга.

Доктору Беккету пришлось дважды поморщиться, поправляя очки, потому что, согнувшись да через стекло, в котором отражался кабинет, читалось плохо. Прозвучало, как будто он читал по буквам:

– К-а-р-л М-а-р-к-с. К-а-п-и-т-а-л. Ну вы даете! Могу достать?

– Разумеется.

Доктор распахнул стеклянную дверцу, вынул книгу, открыл ее и в сильном изумлении прочитал дарственную надпись: «М-ру Чарльзу Дарвину от искреннего поклонника. Карл Маркс. Лондон, 16 июня 1873 г.» Беккет тут же обратил внимание, что разрезаны только первые страницы.

– Много вы не прочли.

– Это же немецкий! И предложения у него еще длиннее и запутаннее, чем латынь, которая мучила меня уже в школе. – И Дарвин, содрогнувшись всем телом (что передало необходимую встряску пробирке), презрительно фыркнул, как будто считал такого рода тексты не просто плохими, а прямо-таки омерзительными.

Едва дождавшись конца реплики, Беккет добавил:

– Могу вас заверить, и по-английски