сильно понизил голос, – сегодня меньше тревожит состояние его здоровья. Так на нее не похоже. Но сейчас, мучаясь от страха, что мистер Дарвин скоро умрет, миссис Дарвин часто обвиняет его в предательстве Бога. Они так далеко разошлись в вопросах веры, очень грустно.

– Да, знаю. И поскольку миссис Дарвин не единственная, кто на него за это обижается, мистер Дарвин чувствует на себе груз обвинений миллионов человек.

– А вы знали, что мистер Дарвин изначально хотел стать священником? – Джозеф опустил взгляд. Он сомневался, подобает ли обсуждать такое с врачом.

– Слышу в первый раз. Благодарю вас за информацию.

– Я сам недавно узнал. Мне рассказала миссис Дарвин, делясь своими тревогами. Она не в силах скрывать, что церковная карьера мужа пришлась бы ей больше по душе.

Для Джозефа это тоже была райская мысль. Слишком часто он видел хозяина в отчаянии и желал ему более легкой жизни. Доктор Беккет снял очки и, положив их в очечник, сказал:

– Вообще-то мистер Дарвин вправе подвести ошеломительные жизненные итоги. Но такие люди, как он, видят не только свои успехи, они недовольны щепками, которые летят при рубке леса.

Джозеф попытался унять свои руки за склоненной спиной, что удалось не вполне.

– Да, мистер Дарвин никогда не хотел быть источником раздора. Ему бы лучше одновременно нетронутый кусок дерева и готовую скульптуру.

– Вы правы. До свидания, Джозеф, до завтра. Мне еще к одному пациенту в город, такому же страдальцу. Может, им стоит познакомиться.

– Простите?

– В чем-то они невероятно похожи. Хотя и совсем разные.

– Не совсем понимаю…

– Ах, да что я болтаю. Просто мысли, больше ничего. – Беккет взял шляпу и задумчиво направился к выходу.

– До свидания, доктор Беккет, – поклонился Джозеф.

Еврей из Трира

Постучав в дверь дома на Мейтленд-Парк-роуд, Беккет услышал кашель пациента. Жуткий. Два окна непосредственно над входом лишь немного заглушали звук. Доктор поднял голову и, кажется, даже увидел, как трясутся запачканные лондонской сажей стекла. Но из-за близорукости не стал бы на этом настаивать.

Увидев его, Ленхен, видимо, обрадовалась. Мистер Маркс всю душу себе выкашляет, сказала она, указав наверх. Но в целом ему лучше, он опять начал читать. Она могла бы написать целую книгу о том, как тесно его работа связана с настроением. Ведь болезни мешают ему трудиться далеко не в первый раз. Да и вообще, смущенно усмехнулась Ленхен, в том, что касается работы, Мавр всю жизнь в долгах.

И еще она хочет сказать: только-только пришло очередное письмо от фрау Женни, она ведь у дочери в Париже – сменить обстановку и отдохнуть с внуками. Но к сожалению, здоровье ее ухудшается. Доктор знает, что она неисцелимо больна? Она в хороших руках, и мистер Маркс, с одной стороны, рад, но с другой – ему хочется провести время, которого им осталось так немного, вместе. Скоро он, наверно, уже не сможет путешествовать. Они пишут друг другу как можно чаще, закончила Ленхен, поскольку, обмениваясь нежными прощальными поцелуями, обещали сообщать друг другу о малейших переменах в состоянии здоровья.

Постельный режим ему больше не нужен, заявил Маркс, сидя в кресле в криво застегнутой рубашке. Температуры нет, он уже не мерзнет и без одеяла, только вот собака-кашель находит приступами, все тело сотрясает. И эта чертова осиплость, и печень давит. Встав, он прощупал у себя некоторое удлинение печени. Речь о наследственном заболевании, что, конечно, very interesting. Поэтому его старик сошел в могилу в средних летах, желтый, как айва, а сам он…

Тут доктор Беккет перебил пациента, поскольку предпочитал обсуждать болезни последовательно, а для этого вести разговор сам. Он подтвердил, что вид у больного здоровее, и решил сначала основательно, как полагается прослушать грудь и спину, поскольку предполагал нечто худшее, чем застарелый бронхит.

Шумы, при помощи стетоскопа поднимающиеся из глубин грудной клетки ему в уши, вызывали подозрения. Левое легкое шипело, правое – шуршало. Он обстукал грудную стенку и не промолвил ни звука о том, что услышал, дабы не напугать находящегося в фазе стабилизации Маркса и не ослабить его пугающим диагнозом, высказанным в неподходящий момент.

Кстати, в скоплении газов виноват треклятый желчный пузырь, пробормотал Маркс, поведя руками. И pale ale тут вовсе ни при чем, как хотел внушить ему прежний врач. Выходящие ветры имеют одинаковый запах, что он пьет это разбавленное мочой английское пиво, что не пьет.

Беккет и тут не стал ничего комментировать. Сортируя сведения, он поискал блокнот; трудно было поверить, что человек, столь сухо пишущий о форме стоимости и прибавочной стоимости, говорит таким смачным языком.

Прошлой ночью, кстати, его терзала другая собака – головная боль, тупорылая мука в черепе, что твоя дюжина чертей. Судя по всему, для Маркса перечисление болячек продвигалось слишком медленно, и, явно недовольный молчанием доктора, он заговорил быстрее и громче, а потом громогласно добавил: сегодня он впервые опять испытывает потребность приняться за work, пока у него окончательно не пересохли мозговые соки. И это, кстати сказать, потрясающе. А еще он намерен после обеда per pedes пройтись по Мейтлендскому парку. Домашний арест у него вот где сидит. Он слишком долго лежит, если можно так выразиться, под паром. Он не всегда уверен в своем английском.

В последние месяцы, с того момента, как доктор обмазал его кисточкой, здоровье в общем и целом существенно выше average. Что-то это да означает. Только вот идти в читальный зал Британского музея и сидеть там часами ему не позволяет пятая точка, так как геморроидальные узлы беспокоят больше, чем все прусские шпионы, вместе взятые. Но он с радостью предвкушает потрясающий читальный зал, где его ждет стопка книг о славянских языках. Он ведь сейчас изучает русский. Кроме того, уже несколько месяцев пытается доказать ошибку Ньютона при исчислении бесконечно малых, ради чего копается в трудах его самого и последовавших за ним математиков. А задача куда как непростая. На словах, что порой у него, пожалуй, too many irons in the fire[2], чернющие глаза сверкнули.

Ленхен закатила глаза и перевела нетерпеливый взгляд на доктора Беккета, будто желая сказать: ну вот, я же говорила. Занимается чем угодно, только не непосредственно своей работой.

При этом она не знала о вчерашнем письме друга Фридриха. Маркс должен спокойно накопить силы, писал Энгельс, новый прекрасный врач ему поможет, а когда станет лучше, ради бога, пусть возвращается к неоконченным томам «Капитала», второму и третьему. Пусть не отвлекается от своей исторической задачи, если ему попадется очередная