– А что тут не бред?

– Тоже верно. Крутим дальше, командир?

– На замедленной.

В корпусе лайбы открылся провал бойницы. Из него выползла фаллическая пушка. И вот из этого антиквариата они уничтожили «Дикаря»?! Пушка лениво изрыгнула рыжее пламя, совсем не страшное на вид.

– Сейчас…

Ненависть, думал Марк. Теперь я знаю, какой ты температуры, ненависть. Холодная, выстуженная насквозь, как сеченская казарма в ноябре. Это удивительно. Раньше я считал, что ты горячая. Я помню Катилину, его издевки, помню дуэль. Ты ведь была горячей, да?

А может, это просто была еще не ты, ненависть.

«Знаете, как вы орудуете кнутом? – спросил из прошлого Якоб Ван дер Меер. Голос ларгитасца звучал так, словно маркиз уже похоронил Марка и сейчас разговаривал с обелиском на могиле. – Деловито, умело; равнодушно. Вы работаете с ботвой, а не издеваетесь над людьми. Увидь вы ботву во мне, и я не сумею вас обидеть самыми дикими предложениями…»

Я научусь, пообещал Марк. Вот увидите, маркиз, я стану орудовать кнутом иначе. Я вложу в каждый удар душу и сердце. Ботва, не ботва, дикий охотник с голым задом, техник из космической лаборатории – кто бы здесь ни жил, кем бы он ни стал в будущем для нас, помпилианцев, он заслуживает, чтобы к нему отнеслись с соответствующим чувством.

Имя которому – ненависть.

Как выяснилось, Ачкохтли успел отправить вперед гонца. Либурнариев встречала вся деревня – больше сотни туземцев. В охристом свете факелов сверкали белозубые улыбки. Блики пламени скользили по смуглым обнаженным телам, создавая иллюзию текучего движения – казалось, гостей приветствуют танцем. Большинство и впрямь приплясывало от возбуждения. Со всех сторон слышались приветственные возгласы; кто-то от избытка чувств колотил в барабан.

Хижины в деревне оказались именно такие, как нарисовал Ачкохтли: плетеные кубы на толстых сваях, увенчанные пирамидами-крышами из вязанок тростника. Либурнариям выделили самую просторную, расположенную не в центре, а на краю деревни. Скорее всего, это был специальный «гостевой дом». Праздничное пиршество в честь гостей затянулось до полуночи. Угощения туземцы не жалели: Ведьма едва успевала проверять анализатором блюда, подносимые на пальмовых листьях. Жареное мясо, печеные овощи, свежие фрукты, густая, очень жирная похлебка, пресные лепешки… Все было съедобно. К манипуляциям Ливии дикари отнеслись с уважением – видимо, сочли их особым ритуалом. В местном пойле, которое разливали в глиняные миски из огромного горшка, анализатор показал шесть с половиной процентов алкоголя. Вкус у мутной бражки был странноватый, но приятный. Марк шепотом предупредил своих, чтоб не увлекались хмельным – дружелюбие дружелюбием, а бдительность терять не следовало.

Спать гостей отпустили поздно.

– Вот…

Закончив возиться с настройками уникома, Жгун запустил компилятор изображения. Пошла картинка с другой камеры. Декурион дал еще большее замедление. В момент, когда снаряд ударил в защитное поле либурны, поле сделалось видимым. «Дикаря» окутал золотистый пузырь; он на глазах проминался, словно воздушный шарик, в который ткнули пальцем. На боку пузыря образовалась воронка, от нее по пленке защитного поля во все стороны ползли пурпурные разводы.

Это напоминало химическую реакцию.

Коснувшись корпуса либурны, снаряд легко прошел насквозь – раскаленный гвоздь вонзился в брикет сливочного масла. В обшивке осталась дыра: темная, оплавленная. Во чреве «Дикаря» что-то полыхнуло; воронка, уходящая в недра либурны, начала чернеть, закрутилась аспидным смерчем. Тьма растеклась по пузырю, мешаясь с золотом и пурпуром…

Я ошибался, потрясенно осознал Марк. Снаряд не пробил защиту «Дикаря». Оружие туземцев вступило в реакцию с силовым полем, а затем с чем-то внутри корабля. Ракетное топливо и окислитель? Любой аналог сомнителен, но это лучше, чем ничего.

– Там энергоотсек, – прошептал он. – Рабов убрали. Работал термоядерный реактор…

– Вы поняли, что случилось?

Жгун отключил коммуникатор.

– Искажение сигнала, посланного на зонд, – Марк размышлял вслух. – Проблемы с двигуном при входе в атмосферу. Снаряд и либурна. Боюсь, это проблемы одного порядка. Какое-то энергетическое взаимодействие? Я в этом не специалист.

– Ничего, сами расскажут, – зло процедил Жгун. – Доберемся до их спецов, заклеймим… Кстати, командир! Нам ведь нужен переводчик? Надоело, знаете ли, рожи корчить да руками размахивать…

– Переводчик? Не помешал бы…

– Так в чем проблема? Возьмем тузика в рабы – никто и не заметит. Будем через него общаться. Разузнаем, что к чему, выясним, как добраться до тех, кто здешние лоханки строит…

«Осел ты, а не командир! – укорил себя Марк. – Мог бы и первым додуматься.»

Унтер-центуриону Кнуту было очень стыдно.

V

– Я возьму того, в кустах.

Жгун жаждал действия. Стрелять, клеймить – что угодно, лишь бы не сидеть сложа руки! Марк прекрасно понимал декуриона, в особенности после просмотра записи.

– Действуйте. Только быстро: скоро рассвет. Дикари проснутся…

– Обижаете, командир! Что ж я, совсем тупой…

Хищно прищурившись, Жгун впился взглядом в темноту. По счастью, для глазного имплантанта ночь не была помехой. Двадцать шагов, прямой визуальный контакт. Деревня спит, пушками не поднимешь. Условия, считай, идеальные.

Ненависть, вспомнил Марк. И похолодел, потому что ничего не ощутил. Ненависть ушла, сгинула, растворилась. Верней, Марк по-прежнему ненавидел людей, живущих на здешней планете, винил их в гибели «Дикаря», мечтал отомстить любым способом, любой ценой… Ушла ненависть к конкретному туземцу, который сейчас должен был стать рабом. Всем сердцем Марк бился в это безразличие – ничего.

Хоть бы трещинка!

«Отношения помпилианцев и их рабов, – процитировал из далекого далека маркиз Ван дер Меер, – разговор отдельный, и всегда болезненный. Нам, знающим из собственной истории, что рабство – это боль и насилие, кнут и плеть, трудно понять, а главное, принять ледяное равнодушие помпилианцев к своим рабам. Это не маска, не поза…»

Правота маркиза хлестнула больней кнута. Марк сам не заметил, как припал к земле, оскалился, будто волк – загнанный в угол, готовый для последнего броска. Дыхание хрипло клокотало в глотке. Еще, умолял Марк. Господин Ван дер Меер, скажите что-нибудь еще! Обвините меня в черной неблагодарности! Вождь Ачкохтли принял нас, как родных, и вот чем мы платим вождю… Вспомните волчью природу помпилианцев. Подарите мне вашу брезгливость, возмущение, презрение, потому что я не чувствую ничего к ботве в кустах. Взять в рабство, использовать в качестве переводчика, оставив прежнюю, привычную схему поведения без изменений; никто из инорасцев не заподозрит, что дикарь действует под клеймом, под полным контролем хозяина… Наверное, так размышлял бы гематр, решая абстрактную логическую задачу.