…если бы сокол умел смеяться…

…если бы сгусток полей и волн умел смеяться…

…много позже, вернувшись в малое тело, Нейрам все же рассмеялся – над собой, над своим дурацким пафосом. Верблюд и трое путников беспрепятственно вошли в кровоточащие пески, а позже – в зарево. Туда, куда был заказан путь исполину космоса, лидер-антису расы Вехден: силе, вынужденной смотреть вслед слабости, дрожа от прилива чувств, похожего на ледяной душ.

Кровь стала навязчивой идеей Нейрама. Он прилетал сюда в одиночку, отдельно от Рахили, Кешаба и Папы Лусэро. Парил в небе, дурея от бешенства, искал способы приблизиться к зареву, будь оно проклято, хотя бы на один взмах крыльев ближе, чем раньше. Боролся с заразой, проникающей в его большое тело, пробовал вариант за вариантом. Вспыльчивость – вторая натура вехденов, вспыльчивость и гордыня. Так хищная птица бьет свою жертву в полете вместо того, чтобы выковыривать личинки из трухлявого пня. «Беги! – подсказывал Нейраму рассудок. – Беги прочь и не возвращайся! Иначе погибнешь…» Сердце, если у существа, сотканного из волн и полей, есть сердце, кричало: «Борись! Не сдавайся…»

Победи сердце, и Нейрам, скорее всего, погиб бы. Одержи победу рассудок, и Нейрам погиб бы, как антис: надломленная сила – не сила, не слабость. Страх, вгрызшийся в душу, свивший гнездо; вечный реквием по себе-былому.

Он не застал вход в систему «Дикаря». Был слишком занят: выводил из себя пурпур и золото, отлеживаясь дома, на Тире, в малом теле. О «Дикаре» он узнал от Кешаба: антис брамайнов видел либурну собственными глазами. Парусный корабль на шести дюжинах колес малого диаметра – либурна шла по пескам, гонимая попутным ветром, прямиком в Кровь. Вдоль правого борта красовалось название, выжженное в древесине: «Дикарь».

– Удивительно, – сказал Нейрам. – Так не должно быть.

– Что тебя удивляет? – не понял Злюка Кешаб. – Ты думал, они не пройдут? Если прошла «Игла» с экипажем…

Нейрам отмахнулся:

– Я о другом. Почему они шли под парусами?

– Под шелухой, – начал Кешаб, прищелкивая пальцами в такт сказанному, – образы первичной реальности трансформируются…

– Оставь. Я не хуже тебя знаком с исследованиями Вейса. Это же помпилианцы, Злюка! Они ходят на рабах. Значит, корабль по пескам должны были тянуть рабы: сотня, две, сколько есть на борту. В море рабы сидят на веслах, в пустыне они служат вместо лошадей или верблюдов. И тянули бы они не корабль, а повозку. А ты говоришь: корабль. Паруса – это термояд. С чего бы рабовладельцам идти на термояде? Или они собирались загрузиться рабами в Крови?

– Это не наше дело, – твердо сказал брамайн. – Нарушением законов Лиги пусть занимаются комиссары и судьи. Я знаю, Помпилия – твое больное место. После Хордада, а в особенности – после Михра, когда ты разнес в щепки Первый галерный…

Нейрам сел на кровати:

– Не говори со мной, как с ребенком! Рабы? Пусть либурна заберет всех, кто там есть в Крови! Я и пальцем не пошевелю… Я говорю о другом: Кровь стала проходным двором. Скоро туда зачастят все, кому не лень, включая туристические яхты. Одни мы так и будем болтаться на границе, как дерьмо в проруби. Могучие антисы, надежда Ойкумены! Мне хочется бить посуду, когда я думаю об этом.

– Посуду? – брови Кешаба поползли на лоб.

– Да, посуду! Я же не антис, я – истеричная дамочка. Что делает такая дура, когда у нее сносит крышу? Бьет посуду…

Брамайн привалился спиной к стене. Как обычно, великан Кешаб сидел на полу, скрестив ноги: так он занимал меньше места. Чувствовалось, что шутить он расположен еще меньше, чем успокаивать нервы собеседнику.

– Думаю, они взорвались, – сказал он.

– Либурна?

– Да. Я видел вспышку. Даже на фоне зарева это было хорошо заметно. Словно в костер бросили кусок магния… Радуйся!

– Чему?

– Ты не любишь помпилианцев. Их стало меньше. Разве это не повод для радости?

Нейрам молчал. Он знал, за что Кешаба, воплощение обходительной вежливости, прозвали Злюкой – за редкие, жестокие выпады, которые били точно в цель. Если ты возмущался или лез на рожон, ты получал вдвое, втрое – пока, весь в дырках, не прекращал злить брамайна.

В антической среде бытовал некий комплекс перед уроженцами Великой Помпилии. Вернее, два комплекса – с обеих сторон. Помпилианцы испокон веку жили без антисов: мечта о том, что когда-нибудь и среди них появится свой обладатель большого тела, оставалась несбыточной. Все попытки воплотить ее в действительность провалились, один за другим. Идея коллантов проблемы не решала, особенно после того, как сенат Помпилии объявил коллантариев изменниками, лишив последних расового статуса.

Знакомый психир, специалист по удалению застарелых неврозов, однажды сказал Нейраму: «Вы относитесь к помпилианцам, как здоровый, сильный человек – к калеке с врожденным дефектом. Стесняетесь собственного здоровья в его присутствии. Делаетесь услужливы сверх всякой меры. Испытываете иррациональное чувство вины. Даже если калека – не слишком приятный господин, склонный к насилию и извращениям, это дела не меняет.» Нейрам кивнул в ответ. Он знал, что он – единственный в Ойкумене антис, который вступил в открытый бой с галерными флотами Помпилии. Никто, никогда… Воспоминания о баталиях мучили Нейрама Самангана по ночам, лишая сна. Если под Хордадом он бился сознательно, то уже под Михром – так, что и вспоминать не хотелось…

– Взорвались, – повторил Кешаб после долгой паузы. – Погибли. Наверное… Это не все, друг мой. Я задержался возле Крови. Не знаю, сколько прошло времени по обычным меркам. Два дня? Три? Вряд ли больше… Была еще одна вспышка.

– Зонд? – предположил Нейрам. – Разведчик?

– Вряд ли. Она напоминала цветок. Ты можешь представить себе распускающийся цветок? Только очень быстро, почти мгновенно. Я видел, как в зареве распустился белый лотос. Сердцевина его была желтой, в ней что-то шевелилось.

– Что?

– Я не успел рассмотреть. Оттуда ударили нити или, скорее, очень тонкие щупальца. Лепестки лотоса стали багровыми, словно налились кровью. Они растворились в зареве, сделались невидимыми, а щупальца просвистели возле меня. Я пытался схватить хотя бы одно… Ничего не вышло. Я, Восьмирукий Танцор, хватал пустоту! Щупальца умчались мне за спину, в глубины Ойкумены. Белые, гладкие, блестящие, как снег…

Кешаб содрогнулся, вспоминая.

– Они сокращались. Волна мелких, едва заметных сокращений, на манер перистальтики. Я готов был поклясться, что щупальца всасывают какую-то жидкость. Или, если угодно, впрыскивают ее куда-то. Впрочем, они так быстро втянулись обратно, что любая моя клятва – сомнительна. Тебе не кажется, что Кровь растет? Что ее граница придвигается ближе к Ойкумене?

– Кажется, – мрачно кивнул Нейрам.

– После вспышки, родившей щупальца, я сам видел, как граница сдвинулась на шесть-семь шагов. Там, где прежде был чистый песок, сейчас ветвятся прожилки крови. Да, робкие, тоньше волоса, но они есть.