Она подошла к опустевшей клетке и дрожащими руками вцепилась в прутья:

— Милые мои… ну как же так… зачем же вы это сделали?..

«Ну к чему эта жалкая комедия!» — с досадой подумал Сильвен, отводя глаза.

— Детки мои… — простонала Жервеза. — Вернитесь, пожалуйста!..

Как же Сильвен не любил такие излияния! Они лишний раз напоминали ему о том, что по отношению к нему самому мать всегда была довольно сдержанной.

Но сейчас такое поведение, конечно, можно было понять. Сильвен не мог даже вспомнить, когда последний раз видел мать в таком отчаянии.

Наконец она отвернулась от клетки и, подойдя к Сильвену, лихорадочно стиснула его руки со словами:

— А что, если это террористы?

Мысль о людях в черных масках, среди ночи взламывающих обезьянью клетку, показалась Сильвену до того нелепой, что он не выдержал и расхохотался.

— Мам, для террористов эти обезьяны не представляют никакой ценности!

Жервеза взглянула на него почти с ненавистью:

— Ты и представить себе не можешь ни ценности этих животных, ни их… могущества!

«Она заговаривается!..» — с тревогой подумал Сильвен, все больше беспокоясь за душевное состояние матери.

Однако взгляд Жервезы был, как всегда, твердым и проницательным, ничуть не безумным. Слегка растерявшись, Сильвен вынул из кармана мобильный телефон:

— Ну хватит. Я звоню в полицию.

— Ни в коем случае! — твердо сказала Жервеза.

И прежде чем Сильвен успел отреагировать, выхватила у него мобильник и отшвырнула прочь. Телефон разбился о каменный фундамент какой-то клетки.

Между прутьев клетки просунулась голова жирафа, и животное удивленно взглянуло на осколки. Потом голова снова скрылась.

Сильвен окаменел. Нет, мать и в самом деле обезумела! Что могло заставить ее так поступить?!

— В полицию мы звонить не будем, — объявила Жервеза, с какой-то неуместной, маниакальной тщательностью оправляя на себе халат. — А сделаем мы вот что — сейчас же закроем музей. И ничего не скажем. Никому!

Сильвен смотрел на нее в абсолютной растерянности:

— Но, мама, это же глупо, в конце концов! Через семь часов придут первые посетители. Так или иначе, все узнают…

— Знаю, знаю, знаю, — лихорадочно забормотала Жервеза. — Но я скажу, что обезьян временно переместили… по медицинским соображениям. За остаток ночи я оформлю поддельные медицинские сертификаты… — В ее взгляде мелькнул проблеск надежды. — Так мы выиграем время. Время, чтобы их найти. Ты понимаешь?

«Что на нее нашло? — спрашивал себя Сильвен, всерьез напуганный выражением лица матери. — Она, кажется, действительно верит в свою историю о террористах…»

После секундного колебания он спросил:

— Но Любена все-таки надо предупредить, нет?

Жервеза нахмурилась. Потом с глухой яростью прошипела:

— Запомни хорошенько одну вещь: в этой истории Любен — последний человек, которому стоит доверять!

Четверг, 16 мая, 23.00

— Фамилия, имя, возраст, род занятий?

— Пюсси, Тринитэ, тринадцать лет одиннадцать месяцев и три недели, учусь в лицее.

Во взгляде комиссара я читаю недоверие.

— Да, я знаю. Когда меня видят, мне дают меньше, когда слышат — больше.

— Где твои родители?

Я пожимаю плечами и делаю слегка презрительную гримасу:

— Родители!.. Я их вижу в лучшем случае пару выходных в месяц.

— Не понимаю! — раздраженно говорит комиссар. — Так ты что, живешь тут одна и целыми днями развлекаешься, подглядывая за соседями?

— Нет, — отвечаю я елейным голоском, — я учусь в лицее Генриха Четвертого, на математическом отделении. В выпускном классе.

— В тринадцать лет?!

— Я поступила раньше остальных. У меня сто девяносто пять.

— Что сто девяносто пять?

— Ай-кью.

Во взгляде комиссара Паразиа я читаю некоторое облегчение — кажется, коп наконец понял, с кем имеет дело.

Тогда я широким жестом указываю на мониторы:

— Как бы я все это починила, если бы у меня не было таких необыкновенных технических способностей?

— Ну а зачем ты подсматриваешь за людьми?

Я снова делаю гримасу:

— От скуки, наверно…

— От скуки?!

Даже не отдавая себе в этом отчета, я постепенно оставляю свой цинизм, отвечая:

— Мне, знаете ли, одиноко здесь. Мой отец сделал себе состояние в металлургической промышленности и проводит все время в деловых поездках. Вместе с матерью, у которой вечная депрессия, отчего ей требуется перемена обстановки. Незадолго до моего рождения они купили «Замок королевы Бланш» и поселились в лучших апартаментах, а остальные сдали внаем. Плата у нас очень выгодная, так что оправдывает (или извиняет!) наличие видеокамер в квартирах. И потом, хотите верьте, хотите нет — у меня нет ни малейших склонностей к вуайеризму. Я просто люблю людей — совершенно искренне. Мне даже не обязательно с ними разговаривать — достаточно просто видеть их на экране.

Полицейские, кажется, не верят своим ушам — но между тем я вовсе не шучу. Я чувствую, как по моим рукам ползут мурашки. Когда я в последний раз так откровенничала с незнакомыми людьми? Ну и вечерок сегодня!..

Комиссара Паразиа, кажется, обуревают противоречивые чувства.

— А сегодня вечером ты видела, что происходило в детской?

Осознав, что они, в сущности, пришли ради того, чтобы задать мне этот — один-единственный — важный вопрос, и уже потратили на меня кучу времени, я понимаю, насколько бесполезно было все разыгранное мною для них представление. Что я могу им ответить? Да ничего. Я ничего не видела.

— Нет, — говорю я и невольно опускаю глаза.

Такого ответа комиссар, судя по всему, совсем не ожидал.

— Как?!

— В тот момент на экран транслировалось изображение из гостиной, а не из детской.

Он смотрит на меня непонимающе.

— Если бы на каждую комнату каждой квартиры требовался отдельный монитор, мне понадобился бы зал раз в десять больше этого!

Копы переглядываются — видимо, начиная осознавать, сколько времени потрачено зря.

— А… пленки? — с последней надеждой спрашивает Паразиа.

— Я же сказала вам, что запись не производится — это оговорено с жильцами, — отвечаю я. — Только прямая трансляция. Никаких архивных данных… — И добавляю одну из поговорок собственного сочинения — пожалуй, слишком уж небрежным тоном: — Погляд — не компромат.