– Ну ты вырядилась, тетка! – ворчливо сказал он. Она эту «тетку», пожалуй, еще больше ненавидела, чем все его другие дразнилки. – Слушай, давай его обрежем? Неудобно ж…

Дальше он перочинным ножиком своим любимым быстро и аккуратно, по горизонтальному шву, отпорол пышный волан, оставив юбку длиной до колена. До рассвета они просидели в сторожке – их так и не смогли найти, ну и клад тоже остался у них. Казаки признали свое безнадежное поражение.

Весь следующий счастливый-счастливейший учебный год у них с Гуслей прошел в беспрерывном трепе, смехе и подзуживаниях. Она проходила практику на заводе и готовилась поступать в химическое училище. Он читал ее пособия и учебники и шутя решал с ней вместе задачи и издевался над ее тупостью: во дурра-то! Не, ну какая дурра! Она только хохотала. Так прошел год. А потом она ушла на войну – он заразил ее своей бесшабашностью.

Москва, после войны

Но удивительно, как их компанию пощадило. Гелик, Пашка Бутягин, Эрлих, Коля Богданов, Кротик, Сережка – все были живые; Витюшка по молодости на фронт не попал, но работал в тылу и чуть не помер от туберкулеза – вытащили с того света. Вот только Митя-Митюшка… Но что вспоминать. Первое время было страшно тяжело. Михдих уже начал болеть, Гелик только из лагеря, тут еще вдруг Женя родился – Гелик с Геленой срочно поженились, она плюнула на декрет и билась, чтобы устроиться на работу, – куда там, дочка польского репрессированного! Они тогда просто загибались. Работал тогда только Витюшка, чуть с голоду не померли – спасибо, ребята каждый вечер чего-то в дом приносили и сами тут же съедали. Ну и Толя, конечно. Ох, этот Толя. Никто не помнил, как он появился у них – то ли Тоня Блохина его привела, то ли Сережка; только он как пришел на Кировскую в первый раз, так тут же перемыл гору посуды на кухне. И так с тех пор и пошло: чуть что, так Толя. Он с Геленой, пожалуй, больше всех подружился – но, может, это потому, что ей больше всех помощи требовалось. Толя и с Женькой гулял, а потом волок колясочку на второй этаж по винтовой лестнице, и посуду эту чертову мыл – ее вечно собиралась полная раковина – шутка ли: по пятнадцать человек каждый вечер за стол садятся, а убирать никому неохота. С Михдихом подолгу разговаривал, и когда тот совсем ослеп, читал ему газеты. С Геликом он вел нескончаемые беседы – о-о, Гелик обрел наконец идеального собеседника: с Толей можно было о чем угодно, о футуристах и символистах, о драматике Белого; причем Толя не был с ним на равных, как Эрлих (а каждый спор о литературе с Эрлихом заканчивался скандалом), но, конечно, в предмете разбирался – с Витюшкой, к примеру, так не поговорить, он недалек. И они – Гелик и Толя – говорили, говорили, бесконечно каламбуря, бесконечно натаскивая себя на какие-то стилистические изыски… Это был какой-то пуант их бесед: то весь вечер балагурят, как Христофоровна с Никаноровной, то толкутся в дверях, как Чичиков с Маниловым, то изображают платоновские диалоги – и не моги встревать. С вечера Толя садился с ними в преферанс – и все ночи напролет. Потом убегал на работу, а часов в шесть уже обратно, нес торжественно бутылку молока для маленького. Он же нашел рядом с домом хорошие ясли, он приводил врача для Михдиха, он посоветовал Гелене пойти в Энергетический, он таскал с Витькой мебель и книги, когда квартиру вдруг залило. Ну и продукты, конечно. Он такие вещи из-под земли доставал! Раз из какой-то деревни своей – что за деревня? какая-то Калитеевка… не то Кащеевка… – привез гуся! Они все боялись к нему подойти – эдакая зверюга страшная, что-то там надо было ощипывать, перья опалять; тогда совсем уж дряхлая Капитоша встала со своей раскладушки, ворча, разделалась с гусем и запекла его. Все обожрались как я не знаю кто.

Откуда гусь, Толенька? – он только улыбался лучезарно, светлый мальчик такой, с чуть раскосыми глазами. Чудной, загадочный. – Экие у вас неожиданные грани, Толя! Deus ex machinа, да и только – разводил руками Михдих. Так как-то тяжелые времена и пережили.

Компания все росла и росла – раньше только наши школьные были, а потом как пошло – кто с работы, кто из института, кого друзья приволокли… А как Гелик Надю снова встретил, это кому рассказать! Просто шел по Гоголевскому – вдруг женщина навстречу, что-то такое его зацепило: походка, повадка, волосы растрепанные? – Ина? – она даже не сразу оглянулась, отвыкла от своего старого имени. – Ина! – Ой, батюшки, Гелик?

Он притащил ее на Кировскую в этот же день, она сначала немного стеснялась – неудобно же, вы ж гостей не ждали, – какие там гости, сама увидишь! Уже по двадцать пять – по тридцать человек почти каждый вечер, болтали, стихи читали, в шарады; потом начиналось преферансное помешательство – и на всю ночь: с утра шальной Витя на работе пересчитывал сданные статьи и восклицал на всю лабораторию: без трех! – а маленький Женька, насмотревшись на взрослых из-под стола, наслушавшись криков про девятерную и неловленый мизер, выбрал среди своих игрушек главного злодея – резинового гусенка Мизея – и всякую игру начинал воплем: «Сейчас буду Мизей ловить! Уходи, Мизей!»

По праздникам газету делали, пели – ох, как пели; в старый репертуар постепенно проникали Окуджава и Высоцкий, военные песни уходили на второй план; «Час на артобстрел» вышибал слезу, – насколько нам было бы проще воевать, если бы мы знали: «Вы слышите, грохочут сапоги»! А что вместо этого? «В кармане маленьком моем есть карточка твоя»?!.

Да, но это потом, потом, а пока танцуем! Аля, зажав в зубах сигарету, аккомпанировала, и… Кротик хорошо танцевал, Юра Долин просто совсем хорошо, Витюшка, даром что такой длинный, – отлично. А лучше всех все равно Коля, Коля со своей красоткой Марой, они не сразу выходили, но потом их вытягивали, и все специально расступались, освобождая место; Мара смотрела своим исподлобным взглядом и улыбалась, Коля строил смущенную и ехидную рожу; ну и – ох, как они танцевали. Что угодно, что попросите. Танго? Танго! Фокстрот? Тустеп танцевали как-то… но это уж позже. Звенели бокальчики в шкафу, гремела музыка, Аля засыпала рояль пеплом, Надька царственно листала журналы среди всего этого бедлама, маленького Женьку гнали укладываться, и он спасался у Эрлиха на руках: «Не трожьте тезку, не хочет он спать!»; Витюшка бегал на кухню с чайником, Крот нудил, что надо еще выпить. Гелик на лестнице целовался с очередной пассией (раз на них наткнулся Михдих, деликатно прижал полу плаща, бочком протиснулся в квартиру и устроил Гелене добродушный разнос: девочка, куда ты смотришь, что ж он у тебя на холоде без пиджака, октябрь месяц на дворе, уж небо осенью того…), Гелик возвращался, счастливый и потерянный, в невпопад застегнутой рубашке, Аля делала глаза: «Гель?!», Гелена раздраженно говорила – ох, оставь его, ради бога, пусть его… Из еды – одна картошка, и той маловато – ужас что такое, вспомнить страшно. Но весело.

Москва, 1964 год

…днем прибежала Надя, унылая, и села с ними чистить грибы – она только что вернулась из командировки и опять повздорила с редактором, и сил нет, и надо увольняться.

– Да ты погоди, – рассудительно говорила Аля, мурыжа сыроежку, – вот почему сразу увольняться-то? Ты потерпи немножко, посмотри, как оно обернется.

– Может, тебе затаиться как-то на время? Может, темы такие острые не брать? – Гелена обреченно смотрела на огромный таз грибов, опять Толя, спасибо ему, откуда-то приволок. Работы на полдня, а сметут все за пять минут.