Выйдя на балкон и отдышавшись, Евгений Азарович позвонил Скобелеву и кратко сообщил ему о происшествии в квартире несчастного профессора.

– Ты уверен, что это убийство? – осведомился генерал Скобелев.

– Однозначно.

– Уходи из квартиры.

– Может, позвонить в полицию?

– Никаких звонков, немедленно уходи! – заорал Скобелев. – Если не хочешь быть фигурантом в уголовном деле.

– Хорошо, ухожу. И еще, Костя, я в темноте не все рассмотрел, но в квартире все перевернуто. Тут кто-то что-то искал.

– Значит, так, Женя, выходи из дома очень аккуратно и сразу смотри, нет ли за тобой наружки. Если заметишь хвост, отрывайся любым способом. Помнишь, как это делается?

– Еще не забыл.

– Все, давай. Дело принимает очень скверный оборот. Немедленно уезжай из города. Как выберешься оттуда, позвони мне.

– Хорошо, Костя, до связи.

– Давай.

Евгений Азарович вышел на межэтажную лестничную площадку, набрал номер вызова такси, который запомнил днем. Диспетчерша пообещала прибытие машины в течение десяти минут.

В ожидании такси Евгений Азарович стал раздумывать о смерти Селезнева:

«Тут сымитировано самоубийство, причем довольно грубо. Это понятно. Но кто такое сделал? И что искали в квартире Селезнева? Если диск, за которым я приехал, то версия выстраивается очень даже нехорошая! Тут Скобелев прав».

Через десять минут Евгений Азарович увидел в окно машину с шашечками и вышел из подъезда. Он быстро опустился на заднее сиденье и велел водителю ехать на железнодорожную станцию.

В это время к дому подъезжала полицейская машина со светящимся «синим ведерком» и сиреной. Евгений Азарович не придал этому значения. Мало ли по каким причинам куда-то прибывает полиция. Во время поездки он оборачивался и наблюдал за автомобилями, следующими за такси, но ничего подозрительного не обнаружил.

В здании вокзала Евгений Азарович подошел к расписанию и выяснил, что ближайший электропоезд на Москву будет через сорок минут.

От нехорошего предчувствия засосало в желудке. Евгений Азарович решил перекусить в железнодорожном буфете. В грязноватом зале посетителей было немного: трое подвыпивших мужчин и пожилая женщина с маленькой девочкой. Несмотря на это, на многих столах стояла грязная посуда.

Евгений Азарович купил две горячие сардельки и бутылку холодного пива. Потом он сел за более-менее чистый стол и начал есть.

В зал вошла миловидная черноволосая девушка в джинсах и короткой синей дубленке. В руках она держала квадратную картонную коробку, перевязанную шпагатом.

Барышня обозрела зал, затем робко приблизилась к столику Евгения Азаровича, приятно улыбнулась и спросила:

– Извините, у вас не занято? Можно?..

– Да, конечно, садитесь. – Евгений Азарович улыбнулся ей в ответ.

Девушка поставила коробку на пол рядом со столом, подошла к стойке буфета, минуты через две вернулась, опустила на стол чашечку кофе и блюдце с пирожным.

Евгений Азарович доел сардельки, вылил остатки пива в стакан, взглянул на часы.

«Электричка придет минут через двадцать. Как приеду в Москву, надо будет встретиться со Скобелевым. Даже та не самая существенная информация, которую мне передал Селезнев, наводит на мысль о том, что перед нами очень серьезный противник. А где они достают плутоний? Взглянуть бы на расчеты Медникова! Если он нашел способ преодоления барьера деления без увеличения критической массы, то это действительно сенсационное открытие. Значит, мы напрасно закрыли это направление. Андрей Дмитриевич Сахаров был человек чудаковатый, но в таланте ученого ему никак не откажешь», – раздумывал он.

– Извините, вы не можете помочь донести коробку до машины? – прервала девушка его размышления. – Она уже все руки мне оттянула.

– Да, конечно. – Евгений Азарович взглянул в лицо девушки.

Красивая и, похоже, не русская. Наверное, с Кавказа.

Они вышли из здания вокзала. На привокзальной площади было пустынно, тускло светили два фонаря. У автобусной остановки отдыхал красный «Рено».

– Сюда, пожалуйста. – Девушка указала на автомобиль.

– Что у вас тут в коробке? – удивился Евгений Азарович. – Кирпичи, что ли?

– Книги. – Девушка открыла багажник. – Сюда поставьте, пожалуйста.

Евгений Азарович опустил коробку на указанное ему место, хотел разогнуться, услышал сзади себя короткий сухой треск и почувствовал ожог на шее. От резкой боли он вскрикнул и через секунду потерял сознание.

Ахмед Аббасович был не в духе. Он шествовал по центральной улице поселка в сопровождении своего служителя Саркара, изредка отвечал на приветствия встречавшихся односельчан. Глаза его смотрели прямо перед собой, лицо – маска, движения сдержанные и неторопливые.

«Эмоции!.. Они клокочут внутри и норовят выплеснуться наружу! Но люди не должны даже догадываться, что у меня что-то не в порядке.

Сегодня я сорвался, впервые наорал на жену. Да простит меня Аллах! Конечно, надо было сдержаться, спокойно указать жене на ее невнимательность. Да и повод-то был пустячный: не зашила мне дырку в кармане.

Из-за этого я потерял четки, подарок муфтия. Сорок восемь замечательных топазов. Они всегда успокаивали меня, как только я брал их в руки, снимали волнение и раздражение.

И вот на́ тебе! Потерял где-то. Хотя, если честно, утрата четок оказалась лишь последней каплей, переполнившей чашу долгого терпения.

А все дети! Позвонила дочь из Москвы. Поступила в театральное училище на отделение хореографии. А ведь собиралась на философский факультет. Мать поздравила, а я даже не стал с ней разговаривать. Дочь имама будет сверкать голыми ляжками на сцене! Это куда ж годится?! О Аллах, за что мне такое наказание?

Увы, в последние годы все меняется в худшую сторону. Рушатся вековые устои. Нет уже былой веры. Люди погрязли в грехах, молодежь стариков не слушает. Целуются прямо на улицах, женщины одеваются – один срам! Ладно бы христианки, так и наши туда же: черкешенки, лезгинки, аварки.

Однако главная печаль – Рамиль. При мысли о нем сердце начинает ныть. Упустил я его. А где и когда недоглядел? Сын всегда при мне был, учился хорошо, в школе на него не жаловались. Потом поступил в Махачкале на физико-математический факультет, там тоже все шло прекрасно. Стипендию получал. Домой когда приезжал, все читал книги какие-то на иностранном языке. Говорил, что по философии. Надо было мне тогда посмотреть, что за книги, а я поленился.

Потом родной сын стал мне доказывать, что наша вера – это неправильный ислам. После института уехал в Иорданию, по специальности работать не стал. Сказал, что это не для него, что он нашел свой настоящий путь».