Я уже собрался выкинуть свой йо-йо. Для чего он мне теперь нужен? Но привычная осторожность заставила меня просто снять петлю с трансмодифицированного пальца и спрятать йо-йо в карман.

Пытаясь не выглядеть подозрительно и, несмотря на мою кондовую одежку, не выделяться в толпе, я двинулся к киоску с газетами, уже войдя в контакт и вдохнув кайфа этой густой, как на Венере, атмосферы, вбирая глазами жизнь этого замечательного места, такого же клевого, как пространство-время 1972-го.

Окинув взглядом выставленные на продажу газеты и журналы, я мгновенно выхватил дату, выведенную психоделическими письменами на обложке «Национального оракула»: «1 мая 2002».

После чего продавщица газет, клевая молодая цыпка, подняла на меня глаза от своего комикса «Зап» и пронзительно заверещала!

Забавно, что именно замечаешь в моменты опасности. Самые мелкие, малосвязанные с происходящим детали приобретают крайнюю отчетливость.

Например: продавщица заверещала, и я заметил на обложке ее комикса «Зап» заголовок: «Выпуск пятисотый!!! Легендарные мохнатые братья встречаются с удивительным свиномордом!!!» Я также заметил, что обложка помята и краски на ней расплылись, и весь журнал выглядит так, словно его напечатали на бумаге, сделанной из серой муки.

Наконец непрерывные вопли девушки привлекли к ней мое внимание, заставив оторваться от комикса.

Я нервно улыбнулся и пальцами неизмененной руки изобразил знак мира. Немного неточно и неуверенно, но вообще-то последний раз я показывал такое лет двадцать назад.

– Э-э-э, что за дела, сестренка? Могу я, э-э-э, «вписаться в картинку»?

Звуки, которые она исторгала, стали осмысленными:

– Шпик, шпик! Помогите! Помогите! Кто-нибудь, позовите Ангелов!

Оглянувшись через плечо, я заметил, что многие стоящие и вялоидущие вышли из своего удолбанного ступора и теперь смотрят на меня и на газетный ларек, и занервничал. Может, лучше покинуть этот континуум, пока события не зашли слишком далеко? На что решиться? Пусть все началось с криков, но здесь у меня были шансы почувствовать себя счастливым. Дома у меня такой возможности не было.

Так я стоял и колебался.

Кальвинии воспользовались паузой, чтобы вмешаться в мои сомнения. Я удивился, что слышу их, ведь я снял йо-йо, но предположил, что контакт йо-йо с телом позволяет им вести разговор в моей голове.

– Почему эта женская особь твоего вида кричит?

– Это часть брачного ритуала?

– Это тебя привлекает?

– Когда мы будем трахаться?

– Ох, можешь заткнуться? – крикнул я, по привычке обращаясь к кальвиниям вслух.

Но девчонка-продавщица подумала, что я обращаюсь к ней, и мигом ударилась в истерику.

– О господи, он совершил вербальное насилие! Принародно!

И она хлопнулась в обморок.

А меня схватил сзади за руки кто-то здоровенный, и грубый голос прорычал:

– Приятель, ты по уши в дерьме!

Лапа величиной с окорок пребольно стиснула мне плечо и развернула. Я обнаружил, что нахожусь в центре огромной толпы, а мой противник не кто иной, как здоровенный детина байкерского вида. Этакий бородатый медведь, с пивным брюхом, в засаленной коже; из заляпанной моторным маслом и жутко грязной драной майки рвутся черные курчавые волосы, лопнувшие вены на отвисшей коже отмечают пути по различным соседним районам, от трущоб до гетто, нос лишь наполовину возведен заново, потом, видимо, кончились деньги. На голове у него красовалась плоская байкерская кепка, на околыше которой вышито курсивом: «КРОШКА».

Не успел я закончить осмотр задержавшего меня, как голос из толпы проорал:

– Гляди! У него в кармане! Это ж Хорек!

Пипл отпрянул, начал тыкать в меня пальцами и орать. Некоторые прикрывали руками лица, словно отгораживаясь от чего-то ужасного. Несколько придурков выставили вперед кожаные медальоны с символом мира, тем жестом, каким люди Средиземноморья выставляют два пальца – рожки от сглаза.

Я взглянул себе на грудь.

Из кармана моей рубашки лыбилась голова Никсона, украшающая пец-конфетницу.

Я сообразил, что в этом континууме исторический типаж Никсона представляет собою олицетворение гада, противоположного образу Спасителю человечества, которым он был во временной линии Ганса.

Проклятие на головы чертовых киберметелок!

Даже устрашающая громадина Крошка и тот содрогнулся, заметив у меня в кармане поганую образину.

– Ох, чувак, ты чо, хочешь, чтоб тебя линчевали? Как ты собирался маскироваться, если у тебя из карманов торчит такое?

– Я не маскируюсь! Я не шпик! Честно!

– Тогда кто ты?

Хороший вопрос.

– Я... гость...

– Откуда?

Уже лучше. Может быть, правда впечатлит их настолько, что они согласятся поверить моим словам и проникнутся сочувствием?

Выпрямив спину, я смело объявил:

– Я явился из иного измерения, с дружбой и добрыми намерениями, надеясь разделить совершенство и мудрость вашего мира.

Казалось, мое заявление произвело должное впечатление на толпу. Послышалось одобрительное бормотание, обсуждение, несколько подытоживающих реплик вроде: «Круто!», «Классно залепил!»

Крошка обрабатывал поступившую информацию с усилием и скоростью, типичной для одного из первых ламповых компьютеров. Потом он изрек:

– Может, это и правда. Но я не могу позволить тебе шляться по округе и будоражить народ, и потом, тебя могут просто прибить. К тому же ты и правда произвел вербальное насилие над этой куколкой. Так что придется тебя забрать, пусть с тобой разберется Суд Народной Солидарности. А пока давай-ка уберем с глаз долой эту мерзость.

Выхватив из моего кармана конфетницу, которая почти исчезла в его здоровенном кулачище, Крошка потащил меня через толпу, которая послушно расступалась перед ним.

– Это начало сексуального акта?

– Боже, надеюсь, что нет, – ответил я, плюнув на то, что меня еще кто-то слышит.

С заднего сиденья потрепанного «харлея» тюрьма казалась такой же, как все тюрьмы. За исключением одного: когда я вошел внутрь, то очутился в гораздо более обшарпанной кутузке, чем обычно бывает за границами Миссисипи. Тут не только плиточный пол был щербатым, а кое-где грязным до чрезвычайности, и лупилась краска на стенах, но и двери были сорваны с петель, в окнах недоставало рам и стекол, а вода, подтекающая из труб, оставила на потолке пятна цвета отчаяния.