– Не пропаду, – самонадеянно обещал Святополк. – Не на того напала!

Дом Чаруши был похож на другие строения, только стоял в глубине огорода. Святополк прошел мимо грядок с огурцами, морковью, свеклой и оказался перед дверью, ведущей в скотник, по-видимому, вход в дом вел через него. Он отодвинул легкую дощатую загородку, перешагнул через бревно и оказался в сумрачном помещении. В нем находились козы. Его взяла оторопь: все они были черного цвета. Стуча копытцами по дощатому полу, козы шарахнулись в угол и стали смотреть оттуда сверкающими в полутьме зеленоватыми глазками. «Фу, нечистая сила!» – проговорил он про себя. И еще Святополк заметил, что под крышей сарая и на стене дома висели пучки сухих трав. Их было много и самых разных видов, было ясно, что хозяйка всерьез занималась целительством.

Первое, что почувствовал Святополк, войдя в дом, был пряный запах растений и цветов. В тусклом свете, лившемся из маленьких окошечек, увидел он, что ими были завешаны все стены избы, они были и под потолком. В углу стояла печь, вдоль одной стены – кровать, вдоль другой – широкая лавка, стол, три стула, на полу – разноцветные половики. За столом сидела Чаруша, перед ней глиняная тарелка, видно, ужинала. При его появлении она встала, приветливо улыбнулась, произнесла певучим, завораживающим голосом:

– Добро пожаловать, князь. Присаживайся со мной за трапезу. Как говорят, чем богаты, тем и рады.

– Только что перекусил, – ответствовал он и присел напротив. В тарелке у нее лежало жареное мясо.

– Зайчатина, – пояснила она. – Только что принесли охотники. Их в этом году очень много развелось, в садах кое у кого деревья погрызли, а у некоторых и до репы добрались. Угощайся, я на двоих готовила. Знала, что придешь.

– Откуда ты могла знать? Жрец вроде к тебе не приходил.

Он потянулся и взял кусочек мяса.

– Не знаю, как это случается. Но будто кто-то шепнул.

– И что я приеду в селение, тоже заранее знала?

– Конечно.

Святополк съел кусочек, потянулся за другим.

– Очень вкусно приготовлено.

– Спасибо за похвалу, князь. Хлебушко бери, не стесняйся.

– Говорят, ты и будущее человека предсказать можешь?

– Могу. Оно написано на лице, на руке человека.

– И у меня тоже?

– Разумеется.

– И что ты прочитала?

– Тебе действительно хочется знать?

– Наверно как всякому человеку.

– Тогда протяни мне свою ладонь.

Она некоторое время рассматривала ее, порой взглядывала ему в глаза, наконец произнесла:

– Умрешь ты своей смертью, но только далеко от своего дома, в темном бору, во время бури и грозы.

– Меня кто-то изгонит или я сам уеду?

– Не знаю. Может, во время путешествия, а может, изгнания. Но не будет вокруг тебя ни родных, ни близких.

– Тогда, может, ты видишь моих врагов? Кого мне стоит опасаться?

– Опасайся самого себя. Никто нас так не губит, как мы сами себя. Берегись своих страстей, они могут привести тебя к гибели.

– Но если мне на роду написано, что ждет впереди, то выходит, я бессилен против своей судьбы? Мне ее ни обойти, ни объехать?

– Смерти никто не избежит. Но человек может своими поступками или отдалить ее, или, наоборот, приблизить.

– Загадками говоришь. А не можешь пояснее?

– Лицо и ладони – это не руны, которые легко и понятно читаются.

Внезапно она замолчала и как-то странно напряглась. Лицо ее вдруг побледнело, в глазах заметался страх. Она проговорила прерывающимся голосом:

– Уходи, князь, мне надо побыть одной.

– Что случилось? – спросил он, готовый помочь. – Тебе что-то угрожает?

– Нет, ничто мне не угрожает. Уходи быстрее, очень прошу тебя!

– Я не могу оставить тебя в таком положении! Говори, что надо сделать?

Она пыталась подняться, но получалось какое-то судорожное движение, она приподнималась и снова садилась. Пот градом лился по ее лбу, стекал на глаза и щеки.

Наконец она сказала, указывая рукой в сторону печи:

– Подай мне, князь, зеленый горшочек, что стоит на шестке.

Святополк быстро вскочил и принес ей то, что она просила. Чаруша сунула в него руку, гортанный крик вырвался из ее рта.

– Все закончилось! Как же я забыла?

– Что там должно быть? – торопливо спрашивал ее Святополк. – Скажи, я сбегаю и принесу!

– Нет, это надо варить, но со мной плохо! Я не могу подняться!

– Говори, что надо приготовить. Я все сделаю мигом!

Она некоторое время внимательно и осмысленно глядела на него, потом, видно, что-то решив про себя, стала указывать:

– Затопи печь. Дрова лежат готовые, только высеки огонь кресалом. Кресало там, на загнетке.

Он быстро выполнил ее поручение. Огонь весело заплясал в горловине печи.

– Теперь подай мне травы. Те, что висят над входом. Сначала пучок белены… Бери весь пучок, я сама отмерю сколько надо! Потом ведьмину траву, рядом приткнут дурман. Заодно прихвати красавицу, черемицу и борец. Только быстрее, что ты там возишься, как неживой! Давай, давай сюда!

Дрожащими руками она жадно схватила пучки, прижала их к лицу и стала жадно вдыхать дурманящий, наркотический запах. Затем разложила на столе, отобрала от каждого пучка нужное количество, сунула в зеленый горшочек, подала Святополку:

– Налей воды из ведра, что возле двери… Налил? Теперь ставь в печь ближе к огню, чтобы быстрее закипело.

Проделав так, как она указывала, он сел рядом с Чарушей, спросил:

– Это твое лекарство?

– Я без него уже не могу. А теперь можешь идти, князь. Иди, иди, сама справлюсь.

Но Святополк воспротивился:

– Я не стану бросать тебя, пока не сумею убедиться, что тебе ничто не угрожает. Не в моих правилах оставлять беспомощных людей.

Она как-то странно посмотрела на него, но промолчала, видно смирилась с его упрямством.

Они сидели молча. Святополк изредка взглядывал на Чарушу и поражался перемене в ней. Глаза ее лихорадочно блестели, в них бешено плясали огненные язычки, отраженные от бушевавшего пламени в печи, тонкие лепестки носа вздрагивали, черты лица обострились, она стала похожа на хищника, изготовившегося к прыжку. На него она совсем не обращала внимания, будто его и не было. Все ее существо было приковано к зеленому горшочку. Что-то демоническое проглядывалось в ее виде, и ему становилось не по себе. «Может, я зря остался и мне следует уйти?» – невольно подумал он. Однако страх, закрадывавшийся в душу, побарывало чувство собственного достоинства, которое у него воспитывали с детства: мужчина, тем более князь, не должен бояться ничего! И он остался.